Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 2

— Представляешь, — кричал Андрей, словно вокруг еще шумел карнавал и играл военный оркестр, — я предупредил Илюху, что мы едем, железно договорились, подваливаем в мастерскую, а там — тишина. Ну разве не скотина?! Я думаю, что он там, в мастерской, только не захотел открывать. Он знал, что мы ему гения везем, а он гениев страшно не любит. Он в них не верит и всегда злится, когда кого-нибудь при нем называют гением. Евгения, — он повернулся к девице с челкой, — как, ты говорила, называется эта болезнь?

Евгения зябко передернула плечами, постучала длинным мундштуком о край пепельницы, стряхивая пепел с сигареты «Фемина», и снисходительно сказала:

— Синдром Сальери.

— Вот-вот, — прокричал Андрей, — а по-русски это черная зависть! Поэтому он и не открыл. Ну ничего, я ему устроил варфоломеевскую ночку… Я ему кнопку звонка спичкой заклинил. Наверное, он до сих пор звонит, а Илюшенька боится дверь открыть, думает, что мы там с нашими гением стоим.

Андрей выкрикивал всю эту информацию, помогая мне накрывать на стол.

Переводчица Светлана вполголоса переводила все сказанное американцам. Те ей в ответ согласно кивали головами и бормотали: «Йес, йес»..

А Гений тем временем открыл бутылочку «Айгешата», являющегося по сущности своей тем же портвейном, только марочным, налил в чайную чашку, забытую мною на столе, и потягивал, смакуя.

Когда мы сели за стол и разлили шампанское по бокалам, Гений, уговоривший уже вторую чашечку портвейна, не обращая внимание на то, что Андрей встал и уже открыл рот чтобы произнести тост, подошел ко мне и, глядя на меня своими птичьими глазками, просительными и насмешливыми одновременно, спросил тихим голосом:

— Слышишь, старуха. У тебя есть бумага?

— Какая бумага? — опешила я.

— Любая, — он махнул своей маленькой грязной ручкой, — только чтобы на ней ничего не было нарисовано.

— Что-нибудь типа ватмана или белого картона, — с почтительной готовностью пояснил Андрей, застывший со своей рюмкой.

Американцы, которым, очевидно, были знакомы эти слова, радостно закивали и воскликнули хором:

— Йес, йес, вэтмэн, плиз!

У меня со школы оставалась еще пачка ватмана листов в двадцать, размером с газетную страницу. Видя такой повальный энтузиазм, я поставила свой бокал с шампанским на стол и принесла бумагу.

— Слышь, старуха, я столько сейчас не накрашу… — тихо пробормотал Гений, но в глазах его мелькнул жадный огонек.

Было похоже, что большая пачка бумаги на него действует так же возбуждающе, как ящик водки на алкоголика.

— Остальное возьмите с собой, — предложила я. — Она мне не нужна.

Я сказала правду. Сперва я пыталась делать из нее вы кройки, но потом убедилась, что лучше всего их вырезать из крафт-бумаги. Она и тоньше и плотнее и не ломается от частых перегибов. И, уж конечно, она была намного дешевле. Я в нашем гастрономе на Никитских воротах попросила у директрисы Ирины Владимировны, которая в свое время консультировалась у моей мамы по женским проблемам, и она мне дала остаток от роля прямо на картонной бобине. Там было, наверное, метров пятьдесят при ширине метр.

— Спасибо, старуха, — глаза у Гения сделались озабоченные. — Только в чем я ее понесу?

— Я скручу ее в трубку, оберну газетой и перевяжу веревочкой так, чтобы вы могли ее повесить на плечо как ружье, — сказала я без тени улыбки.

Мне жутко не нравилась вся эта история, и теперь, когда нужно было изображать радушную хозяйку, мне опять смертельно захотелось спать. Я взглянула на часы. Было уже около трех часов.

Гений улыбнулся и восхищенно сказал:

— Ну ты даешь, старуха!

После этого он подошел к своему стулу, бесцеремонно расчистил там место для бумаги, уложил на скатерть всю пачку, любовно разгладил грязной ладошкой, потом взял висящую на стуле противогазную сумку, вынул из нее бутылку портвейна, а потом вывернул сумку прямо на скатерть. Из нее высыпалась целая куча какого-то невероятного мусора.

Я приглушенно ахнула, мысленно прощаясь со скатертью, на которой громоздились горой скрюченные тюбики с масляной краской, баночки с гуашью, огрызки карандашей, обломок металлической линейки, пастельные мелки, мел обыкновенный, школьный, полусъеденные кирпичики акварельных красок из набора, куски обыкновенного древесного угля, обломанный перочинный нож, грязные слипшиеся тряпочки, несколько несомненно вороньих перьев, пузырек с какой-то прозрачной жидкостью. В гостиной сразу запахло так, словно это была художественная студия.