Игорь Матвеев - Помоги мне

— Так зачем ехать? Разве нельзя взять у него интервью прямо в Москве?

— Никто не верит, что он жив, даже наш посол. Он, ну, этот заложник, сам говорит, что его слова смогут подтвердить только те, кто знает его лично: друзья, знакомые. А они, сами понимаете, в Минске.

— Гм… значит, говоришь, потрясающий материал? — задумчиво протянул шеф. — Откуда вообще взялся этот мужик?

— Американцы передали его российскому послу, — с готовностью пояснил Шилов.

— Какие американцы? Как он попал к американцам? Ты, стажер, может это — принял по случаю благополучного возвращения? — с досадой проговорил Сухоруков. — Тогда лучше проспись, потом звони!

— Ни капли, Пал Семеныч. Но все так сразу не объяснишь, тем более по телефону. Я ж говорю, запутанная история…

— Ладно, поезжай, — подумав немного, сказал Сухоруков. — Черт его знает, может и правда, в этом что-то есть?

— А командировочные расходы потом оплатите? Проезд там, проживание, если понадобится.

— Давай так, стажер: если ты действительно привезешь в редакцию сенсацию, получишь не только командировочные, но и приличную премию. Если нет — «никогда ты не станешь майором»!

— Не понял, Павел Семенович.

— Эх ты, стажер! Это же Высоцкий!

И главный редактор отключил мобильник.

Ну что ж, это уже кое-что. Шеф не сказал «нет» — и то ладно. Шилов сунул телефон в карман и направился к кассам.

Вагон был полупустым, и в купе они с Шиловым оказались одни.

Зданович свел на нет новую попытку честолюбивого журналиста разговорить его и тем самым начать разработку сенсационной жилы немедленно. «Потом, Виктор, потом», — вяло отмахнулся он. Едва поезд тронулся, Ник лег на нижнюю полку и, к немалому разочарованию Шилова, отвернулся к перегородке.

— Чай хоть будете?

— Нет, — глухо отозвался Зданович.

Вскоре он забылся тяжелым и странным сном.

Ему снилось, что он пытается читать Алле свое стихотворение, которое нравилось ей больше всего, — и никак не может вспомнить его полностью. «Одинокая ночь, одинокий рассвет…» — что там дальше? «Одинокая ночь, одинокий рассвет…» Он спросил себя: зачем ей нужны эти стихи про одиночество сейчас, когда они вместе — и теперь всегда будут вместе?

Потом она принесла ему гитару и села напротив, выжидательно глядя, а он, взяв инструмент, вдруг обнаружил, что на нем нет ни одной струны и ему не удастся извлечь ни звука. И тогда Алла стала смотреть на него как-то по-другому — словно прощалась с ним навсегда… Во сне он очень отчетливо, почти реально чувствовал на себе этот взгляд и ему стало страшно: Алла словно вычеркивала его из своей будущей жизни.

«Ну, да, я же сам просил Чиму отправить ей письмо, если со мной что-то случится! — вспомнил он. — Теперь меня нет!»

И словно в подтверждение этого появился российский посол и стал тыкать пальцем в какой-то лист бумаги, злорадно повторяя: «Вас нет, господин Зданович или как вас там! Вас нет! Вот, читайте!» Ник взял бумагу, но не успел разобрать ни слова, потому что зашелся в мучительном кашле. Он не успел прикрыть рот, и брызги разбросались на листе неким кровавым созвездием.

Зданович подумал: «Говорят, что смерть во сне — самая легкая и желанная смерть, но я не могу умереть сейчас, потому что должен увидеть Аллу…»

И он не умер, а проснулся — и храп Шилова с верхней полки вернул его к действительности.

Он лежал, уставившись в потолок, по которому время от времени пробегали полоски света снаружи, и пытался понять, что может означать этот странный, похожий на бред, сон.

И затерявшаяся в памяти строчка вернулась к нему…

«Одинокая ночь, одинокий рассвет, оборвавшийся сон, непонятный, как бред…»

Тогда, успокоенный, словно он решил для себя трудную задачу, Зданович вновь заснул — на этот раз без сновидений — и проснулся лишь под утро от громкого голоса в коридоре:

— Минск-Пассажирский!

Поезд замедлял ход.

За ночь к ним в купе никто так и не подсел. Николай оторвал горячую щеку от подушки и обнаружил на наволочке большое темное пятно. Он сел, перевернул подушку другой стороной: если пятно увидит проводница, скандала не избежать. Верхняя полка заскрипела. Оттуда свесился угол одеяла, потом ноги Шилова.

— Доброе утро, — проговорил Виктор, спустившись, и хотел добавить: «Как спалось?», но, взглянув на изможденное, блеклое лицо своего попутчика, передумал.

За окном появились знакомые очертания нового вокзала.