Фэй Уэлдон: Жизнь и любовь дьяволицы

Бренда не заметила аккуратные маленькие следы от укусов на плече сына, а может, и заметила, да решила, что его покусали какие-нибудь букашки. Безусловно, эти следы не могли быть оставлены зубами Руфи — у нее зубы были широкие, крепкие и неровные.

— Она такая образцовая жена! — сказала мать Боббо, едва сдерживая слезы умиления. — Ты только взгляни, сколько у нее белья переглажено! — Мать Боббо шла на любые ухищрения, чтоб только не брать в руки утюг. Какое было золотое время, когда они с Энгусом могли себе позволить жить в гостинице, где только пожелай — и тебе вмиг все почистят и отутюжат. — И Боббо, такой, право слово, примерный муж. Кто бы мог подумать! — И если при этом у нее промелькнула мысль, что ее сын самодовольный петух — это же надо столько времени разглядывать себя в зеркало, — то она сочла за лучшее об этом промолчать.

А Боббо, придирчиво изучая в зеркале свои ясные, безупречные по форме глаза, высокий умный лоб и чуть припухший рот, видел не себя, нет: он видел человека, который удостоился любви Мэри Фишер.

Одеваясь, Боббо пытался составить в голове некий прейскурант применительно к сексу. Ему было как-то спокойнее, когда любой интересующий его предмет удавалось представить в денежном выражении. Не то, чтобы он был скупердяй, отнюдь: с деньгами он расставался легко и даже охотно. Просто у него было ощущение, что жизнь и деньги — в сущности, одно и то же. Его отец, если не прямо, то косвенно, постоянно внушал ему эту мысль.

«Время — деньги», — назидательно говорил Энгус, поторапливая сына быстрей собираться в школу. «Жизнь — это время, а время — деньги». Иной раз Боббо ходил в школу пешком, потому что денег не было даже на автобус. Но бывало и так, что к школе его доставляли на «роллс-ройсе» с шофером. Пока Боббо рос, Энгус ухитрился сколотить два миллиона и потерять три. Жизнь, сплошь состоящая из взлетов и падений, — не каждый, мальчишка проходит такую школу. «Пока ты тут возишься, — говорил он малышу Боббо, который непослушными пальцами пытался завязать шнурки на своих детских ботиночках, — я бы уже тыщу фунтов заработал, не меньше».

Секс-прейскурант, рассуждал Боббо, должен был бы учитывать, с одной стороны, финансовые потери (количество времени, помноженное на стоимость одной минуты каждого из партнеров) плюс затраты энергии, а с другой стороны, меру полученного удовольствия плюс стимул для новых дел и свершений. Акт совокупления с министром, даже если он наполовину импотент, тянет долларов на 200, тогда как домохозяйка, пусть даже самая темпераментная, все равно больше жалких 25 долларов не стоит. Получалось, что половой акт с Мэри Фишер, принимая во внимание высокий уровень ее доходов и щедро растрачиваемую энергию, может быть оценен в 500 долларов. Любовь его жены — 75 долларов за раз, но тут, конечно, неизбежен постоянный сдвиг в сторону дебета из-за частоты употребления и доступности. Чем чаще имеешь дело с одним и тем же сексуальным партнером, считал Боббо, тем ниже получаемое удовольствие.

Мать Боббо в очередной раз выдернула каблуки из рыхлой, ухоженной земли Руфиной лужайки, поманила мужа и вместе с ним направилась к парадному входу. По пути она заглянула в окно гостиной и там, надо же, увидела прямо перед собой внушительную спину и зад Руфи, которая склонилась над проигрывателем, выбирая подходящую музыку, чтобы услаждать слух гостей до и после ужина.

Руфь распрямилась и треснулась головой о дубовую балку над камином. Дом явно не был рассчитан на обитателей с такими габаритами.

Когда свекровь приблизила лицо к окну, чтобы немного пошалить, Руфь обернулась. Даже через стекло было видно, что она плакала. Лицо у нее опухло, веки покраснели.

— Хандра! — вполголоса объяснила Бренда Энгусу. — Обычное дело в этих пригородах! От нее никто не застрахован, будь ты хоть трижды благополучен.

И тут у них на глазах Руфь воздела руки с растопыренными, как когти хищной птицы, пальцами к зеленовато-синему потолку гостиной — и выше, к небу, — словно призывая какого-то карающего бога, какую-то неотвратимую судьбу сойти на землю.

— По-моему, она сегодня немного не в себе, — сказала мать Боббо, вынужденная против воли признать очевидное. — Надеюсь, она расстроилась не из-за Боббо. Родители Боббо отошли от окна и уселись на низенькой скамейке в саду; там, глядя, как над Совиным проездом сгущаются вечерние сумерки, они от нечего делать поговорили о жизни — своей собственной и вообще.

— Подождем тут, пусть успокоится, — сказала мать Боббо. — Гостей принимать ох как непросто, даже если собираются только свои — все на нервах!