Фэй Уэлдон - Жизнь и любовь дьяволицы

Для каждого из них было очевидно, что изначально во всем виновата Руфь, вернее ее тело — отсюда и пошли все неприятности (которые он, кстати сказать, неприятностями вовсе не считал). С этим ее телом он связал себя брачными узами против воли, по ошибке, и хотя он не намерен был уклоняться от исполнения супружеских обязанностей, он просто не мог и никогда не Смог бы привыкнуть к ее гигантским размерам, и Руфь это понимала.

Пожалуй, только его родители считали, что он должен быть верным супругом и проявлять терпение и заботу, а как же иначе, ведь именно так Энгус относился к Бренде, и Бренда к Энгусу. Они оба воспринимали Боббо и Руфь как настоящую супружескую пару, безо всяких оговорок, и отказывались видеть в их союзе простую игру случая.

Руфь сажала обоих малышей в коляску и шла с ними гулять в парк — купит им по фруктовому мороженому (да и сама нет-нет с удовольствием лизнет) и читает какой-нибудь любовный роман, ну, хотя бы Мэри Фишер: она тогда прочла несколько ее книжек. А Боббо тем временем прокладывал себе путь наверх.

Однажды, вскоре после того, как они обосновались в Райских Кущах, Боббо, окинув взглядом толпу приглашенных к нему, в его городскую квартиру, гостей, вдруг заметил Мэри Фишер, и она тоже заметила его и сказала:

— Можно напроситься к вам в клиенты?

И он сказал:

— Считайте, что вы уже в списке.

И все прошедшее вмиг поблекло, отошло на второй план, все, включая его мучительную страсть к Одри Сингер, и настоящее стало всевластным, а впереди маячило будущее — загадочное, опасное, манящее.

Вот так начался их роман. Когда гости разошлись, Боббо и Руфь помогли Мэри Фишер добраться до дому. Свой «роллс-ройс» она припарковала очень лихо (не терпелось повеселиться), но крайне неудачно: машина стояла так, что мешала нормальному движению транспорта, и пока Мэри Фишер вертела хвостом и пускала пыль в глаза хозяину дома, подъехала полиция, и машину отбуксировали неизвестно куда.

Ерунда, сказала она беспечно, утром ее слуга Гарсиа съездит и пригонит эту дурацкую машину обратно. Но это завтра, сказала она, а сегодня, может быть, Руфь и Боббо смогут подкинуть ее до дома, тем более что ехать к ней как раз мимо них?

— Ну, конечно! — вскричал Боббо. — Конечно, сможем! О чем речь?

Руфь подумала, что Мэри Фишер просто оговорилась и на самом деле к ним нужно было ехать мимо нее, но когда Боббо затормозил на углу Райской авеню и Совиного проезда, с явным намерением высадить Руфь и двигаться дальше, она осознала свою ошибку.

— Да уж подвезите ее к дому, — с королевской снисходительностью, которую Руфь не сможет простить ей до конца дней своих, сказала Мэри Фишер, но Боббо только рассмеялся:

— Кому-кому, а Руфи бояться нечего. Она сама кого хошь напугает, правда, дорогая?

И Руфь преданно отвечала:

— Не беспокойтесь обо мне, мисс Фишер. Понимаете, наш дом в конце тупика, в темноте пока развернешься — намучаешься! И дети дома одни, Я уж лучше сама добегу, быстрее будет.

Ее все равно никто не слушал, поэтому она открыла заднюю дверь (Мэри Фишер сидела впереди, рядом с Боббо) и стала выбираться из машины; и прежде чем дверь захлопнулась, она услышала, как Мэри Фишер сказала: «Вы будете меня проклинать — ко мне ведь ехать на край света. Почти на берег моря. Вернее, не почти, а прямо на берег». И Боббо ответил: «Вы думаете, я не знаю, где вы живете?» И тут дверь закрылась, и Руфь осталась стоять в темноте. Взревел мотор, и машина рванула с места, и через мгновение мощный красный свет задних огней поглотила ночь. С ней Боббо отродясь так не ездил — вжик, вжик! А уж как она боялась доставить ему малейшее неудобство, о чем-то попросить: куда-нибудь подбросить, за чем-нибудь съездить. Он такую историю вечно раздует — лучше не связываться. И как это у Мэри Фишер хватает нахальства? И, главное, как так получается, что он не злится на нее, а, наоборот, млеет от радости. Шутка сказать — подкинуть до берега! А Руфь будет шлепать в темноте под дождем, лишь бы сэкономить пятнадцать секунд его драгоценного времени!

Она пошла домой и всю ночь об этом думала, лежа без сна. Боббо, конечно же, домой не явился, и с утра пораньше Руфь накричала на детей, а потом казнилась, что вымещает на них свои неурядицы, и кое-как взяла себя в руки и, оставшись одна в пустом, притихшем доме, заглотила подряд четыре сдобные булочки, густо намазывая их абрикосовым джемом.

Боббо пришел домой в полном изнеможении, от еды отказался и прямым ходом направился в кровать и спал, как убитый, до следующего утра, и в семь часов, проснувшись, заявил: «Теперь я знаю, что такое любовь», после этого встал с кровати и оделся, непрерывно глядя на себя в зеркало, словно увидел там Бог знает какую невидаль. Он не приехал ночевать и на следующую ночь и с тех пор не ночевал дома раза два-три каждую неделю.