Евгения Чепенко - Кровь решит за нас

20xx год

1 августа

Воскресенье

Нина открыла корзину с бельем, вынула рубашки Игоря. Машинально принялась проверять карманы. Итак, улов ушедшей недели: волосы женские двух цветов (скатала, выкинула); булавки четыре мелких (это секретарша, она все к гадалке шляется, за… задолбала, короче); губная помада опять же двух цветов на лацканах (не страшно, так сделать и она могла). Почистила, отделила светлые от темных, кинула в машинку первую партию, насыпала порошка. Внимание привлекли молочные брюки, точнее довольно неприятное пятно на кармане. Нина прищурилась, склонилась к корзине, достала, аккуратно двумя пальцами залезла в карман и вынула использованный слегка прилипший к ткани презерватив. Поднесла к глазам, сморщилась. В животе зародилось отчаяние, злость, раздражение. Любить Игоря она устала еще года два назад, поэтому больно сейчас не было. Все страдания, метания и слезы остались в прошлом. Они продолжали жить примерной семьей, потому что так было выгодно им обоим, так было лучше для сына… Но черт дери! Это уже слишком!

Нина стиснула зубы, чеканным шагом дошла до мусорки, швырнула отвратный предмет и вымыла руки. Обернулась. Стирает, готовит, содержит этот дом. А зачем? Саньке восемнадцать. Неужто, он не поймет мать? Он умный парень, все видит, все знает. Нет. Хватит!

Женщина вернулась к машинке, вывалила белье, что было грязным, перемешала. Взяла пустую корзину, вышла в гардеробную, свалила все чистое мужское, что неделю назад собственноручно стирала и отглаживала, добавила к общей куче на кухне, снова перемешала, запихнула обратно. Поместилось не полностью, и ладно, остальное подвинула ногой валяться рядом. Вышла в гостиную, набрала номер сына.

— Сань, привет.

— Привет, мам, — осторожно начал парень. Ну, еще бы. Думает, она его попрекать начнет или что другое.

— Сань, знаешь, я тебя люблю!

— Все, мам, я еду! — раздались короткие гудки.

— Сань… — Нина зачем-то подула в трубку. Не помогло. Вот о чем думала? Набрала снова.

— Сань, это я так просто…

— Я уже за рулем, мам, все, — снова отключился.

Она чертыхнулась, сердито прошла на кухню, достала коньяк и рюмку, выбралась во двор. Ночной теплый воздух окутал уставшее тело. Вокруг уличных фонарей собрались стаи мошек и ночных бабочек, возле забора надрывались сверчки. Женщина глубоко вдохнула запах лета и, спустившись со ступеней, добрела до садовых качелей. Как же потрясающе хорошо на улице! А она и не думала, она для чего-то стирала. Откинулась на спинку и уставилась на прозрачное звездное небо. Большое черное полотно с маленькими яркими дырочками звезд, и млечный путь. Когда-то в молодости, она обожала просто лежать на земле и смотреть на млечный путь. Отвинтила крышку, налила, выпила залпом, затем оглядела бутылку, рюмку, подумала, пожала плечами, отставила мелкую бесполезную сейчас стекляшку в сторону и глотнула из горла. Жидкость приятно обожгла горло. Нина вынула китайскую шпильку из прически, распустила волосы, взлохматила.

— А-а-а, — тишину позднего вечера разрезал шум трассы и теперь ее собственный блаженный стон. — Как ж хорошо…

— Мне нальешь?

Женщина подпрыгнула. Так умел только ее сын. Появиться из ниоткуда и сказать нечто неправильное так, что невозможно сопротивляться. Даже его отец никогда так не умел. Лет с двенадцати избалованный единственный сын Санька стал неуправляем с точки зрения матери, и тогда Нина научилась с ним авторитетно дружить. Поначалу было тяжело, но потом ребенок втянулся, осознал, принял и понеслось как по накатанной. Женщина порой с ужасом наблюдала за тем количеством девушек, что вешаются на него. Деньги, ум, красота, молчаливость. Все — это ее Санька. И они летели как пчелы на мед. С одной стороны в душе жила странная гордость, с другой — страх за него. Нине совершенно не хотелось вырастить второго Игоря. Она похлопала ладонью рядом с собой.

— Садись, — отсалютовала бутылкой. — Ночь и ты снова в черном.

Парень не обратил внимания на слова, подошел, сел.

— Так нальешь?

— Ты еще за рулем сегодня? Тогда нет.