Аманда Дойл - Верь мне!

Змея продолжала удерживать птичку все тем же гипнотическим твердым взглядом. Только теперь птичка отчаянно билась, бросаясь то туда, то сюда, в последней неистовой попытке освободиться. Змея начала раскачиваться от удовольствия.

Черт бы побрал этого человека! Лу заметила, как гримаска смеха исказила его, надо признать, мужественно-красивое лицо, как будто какая-то мимолетная мысль позабавила его, как будто он нашел что-то забавное во всей этой неприятной ситуации. Он и впрямь нашел!

— Очень удачно, что вы умеете готовить, мисс Стейси. Блю, Расти, Эндрю, Бант и Джим — Джим у нас садовник и подсобный рабочий — будут счастливы познакомиться с вашим кулинарным искусством. Моим они сыты по горло. Их присутствие, и скорее возвращение Марии, должны умерить ваши глупые опасения по поводу того, что вашей чести что-то угрожает. — Стивен Брайент завел машину, нажал газ и покатил по дороге, добавив с циничным нажимом:

— Более того, мисс Стейси, не льстите себе, думая, что, если бы их не было, вам грозила бы с моей стороны какая-то опасность. Мой прошлый опыт общения с женщинами не внушает мне желания искать с ними в будущем более близких отношений.

После чего надолго воцарилось молчание.

Их прибытие в Ридли Хиллз было натянутым, но даже и тогда Лу почувствовала удивление, когда показалась усадьба. Господи! Да ведь это же целая деревня, подумала она, когда увидела большой, выстроенный, казалось, без всякого плана, дом с белой крышей, окруженный подсобными строениями. Соседние дома рабочих станции были беспорядочно разбросаны по неожиданно широкой полосе зелени, усеянной деревьями, где буро-зеленая лента реки змеилась между берегами, заросшими плакучей ивой, а неровные коричневые холмы создавали великолепный, чуть мрачный фон сверкающей сцене равнины. Все искрилось, все сияло в чистом зимнем солнечном свете: белые изгороди и ворота вокруг усадьбы и сада, крылья мельницы внизу у реки, серо-стальные крыши из рифленого железа на насосной станции, кузнице и низком прямоугольном шерстехранилище. Дальше шли симметрично расположенные скотные дворы, а рядом с ними гигантский амбар — или сенной сарай, как сообщил Стив Брайент: он объяснял ей название каждого строения — коротко, быстро, тоном «раз и навсегда». Рядом с сенным сараем была пара оцинкованных силосных башен для зерна, а за самим домом возвышались два громадных бака для воды, установленные на высоких железных каркасах. В этих баках, просветил Лу, ее заниматель, хранилась речная вода для домашних нужд и поливки сада, которую качал специальный насос, а несколько баков меньшего размера, установленных на цементных основаниях, служили для сбора дождевой воды. Река, которая в данный момент текла свободно, летом частенько пересыхала, превращаясь в стоячие пруды, и в такое время каждая капля дождевой воды была на вес золота и использовалась только на самое необходимое.

Они поднялись по ступеням и через дверь с натянутой сеткой от москитов, прошли на веранду, также затянутую марлей, и, наконец, внутрь дома. Здесь было темно и холодно, но комната Лу оказалась большой и удобно обставленной, и на кровати лежало яркое покрывало из цветастого ситца. Чисто-желтые занавески смягчали немного мрачное впечатление от старомодной тяжелой мебели из красного дерева. Здесь не было ничего, что нельзя было бы исправить несколькими женственными деталями и присутствием жилого духа, решила Лу в новом приливе оптимизма.

Немного позже, разыскивая кухню, куда ей было приказано направиться сразу же, как только она смоет с себя дорожную пыль, она заметила, что некоторое запустение в еще большей степени относится ко всему огромному дому. В каждой из больших, высоких комнат, выходивших в просторный центральный холл, царила спартанская утилитарная атмосфера. Но она по-прежнему не видела кухни. Она обошла вокруг всех веранд, на минуту остановилась, прислушиваясь, и наконец уловила звон посуды, доносящийся из маленькой пристройки, соединявшейся с домом узким крытым переходом.

Стивен Брайент, подняв глаза от по-мужски больших кусков, которые он отрезал от холодной запеченной бараньей ноги, увидел худенькую фигурку в поношенном твидовом костюме и, встретив взгляд фиалковых глаз точь-в-точь того же цвета, что и полоски на ее воротничке, почувствовал укол совести. В ней была неуверенная, робкая привлекательность, которая вызывала в нем почти раздражение, хотя он и не понимал почему. Он заметил, что указывает на куски мяса и ломти хлеба с маслом и на горячий чайник у края черной плиты, и говорит более резко, чем намеревался: