Анхела Бесерра - Любовь-нелюбовь

Фьямма вспомнила, как неприятно было ей, когда муж каждую ночь, не обращая внимания на ее усталость, расспрашивал ее о работе, иронизировал над ее профессией, шутил, что это не ей, а она сама должна платить за возможность слушать все те "хохмы", что рассказывают ее пациенты, потому что такого раз-влечения ни за какие деньги не купишь. Свою же работу он считал серьезной и сложной. Они спорили иногда до хрипоты, но ни одному из них не удавалось ни в чем убедить другого, а потому Фьямма решила молчать. Мартин подумал, что она наконец-то согласилась с ним, а она просто закрывалась молчанием, как щитом, от его шуточек. Как только он начинал разговор на любимую тему, она словно раскрывала над собой невидимый зонт, чтобы укрыться от потока произносимых им глупостей.

Подобные мелочи все больше отдаляли Фьямму от Мартина. Они почти перестали разговаривать на серьезные темы — их точки зрения почти никогда не совпадали, и Фьямма уже устала спорить взахлеб о философии, политике и религии. Когда-то, еще до свадьбы, эти темы объединили их, сделали интересными друг для друга, но позднее они же стали причиной их отчуждения. Фьямма скучала по умному разговору, из которого она узнала бы что-то новое, который открыл бы ей новые горизонты. С тоской вспоминала она то время, когда они с мужем вместе смеялись до изнеможения, хохотали так, что потом наперегонки бежали в туалет, расстегивая на ходу брюки.

Фьямме деи Фьори не хватало многого, но она никогда никому не жаловалась.

Задумавшись, она не заметила, как дошла до дома. Она решила не вызывать лифт, а подняться пешком. Сняла лишь туфли, чтобы насладиться прохладой мрамора. На улице плавился асфальт — стояла невыносимая даже для Гармендии-дель-Вьенто жара. Сегодня не шелохнулся ни один лист. Когда Фьямма была маленькая, мать говорила ей, что это плохой знак. Она уже почти поднялась на свой этаж, когда услышала этот звук. Этот придушенный крик, что шел из самого нутра земли. Рев взбешенного животного, рвущегося из загона. Ступеньки у нее под ногами начали двигаться. Земля загудела. Фьямме был знаком этот звук: он заставлял ее трепетать в детстве. Она вцепилась в железные перила. Нужно было во что бы то ни стало добраться до двери и отпереть ее. Нужно было оказаться в родных стенах — это лучшая защита.

Соседка с пятого этажа, древняя старушка, давно потерявшая рассудок, начала читать какую-то бессвязную молитву, время от времени выкрикивая: "Ты прав, святой Эмидио: мы это заслужили!" Добравшись наконец до двери, Фьямма пыталась вставить ключ в замочную скважину — дверь дрожала, и ключ все время проскакивал. После многочисленных неудачных попыток ей все же удалось проникнуть в свою квартиру. Все в ней ходило ходуном: в гостиной раскачивались люстры (на них теснились испуганные голуби, и ковер был уже весь покрыт их испражнениями), картины срывались со стен, вазы дребезжали, готовые вот-вот упасть на пол и разлететься на мелкие осколки. На балконе забытый гамак раскачивал неизвестно кого. Из спальни в глубине квартиры вышел невозмутимый Мартин Амадор. Он неторопливо шел по коридору, поднимая с пола и возвращая на свои места все, что попадало со стен, словно происходящее вокруг было самым обычным делом. Шум стих. Толчки прекратились: это было лишь предупреждение без особых последствий. Фьямма вдруг увидела мужа другими глазами. Он показался ей загадочным, окутанным тайной. Таким она его не знала. У него было умиротворенное лицо, будто он пять минут назад вышел с сеанса массажа шиацу. Фьямма спросила его, был ли он сегодня у китайца, и он ответил, что не был. Вечером им предстоял ужин в "Заброшенном саду". Фьямма подошла к мужу, чтобы поцеловать, и почувствовала исходящий от его рубашки слабый запах мирры. Мартин снова ходит в церковь? Снова вернулся к привычкам юности, оставшимся еще с тех времен, когда он учился во францисканской семинарии и собирался стать священником?

Они молча оделись. Оба выбрали черное.

Ошиблась голубка, ошиблась:

Море спутала с небом,

Ночь перепутала с утром...

Ошиблась.

Рафаэль Альберти

В редакции газеты "Вердад" царило оживление. В тот день стало известно о серьезных кадровых перестановках. Они коснулись в том числе и Мартина Амадора, который поднялся с должности заведующего отделом политики и культуры до заместителя главного редактора. Это означало: больше власти, больше коктейлей, больше ужинов, на которых обязательно его присутствие, больше встреч с важными политиками. Одним словом, вместо прежней рутины — новая.