Кэтрин Блэр: Битва за любовь

Он выйдет к ленчу с оставшимися гостями, и они постепенно разъедутся по всем направлениям: в Монте-Карло, Кан и куда-то еще.

Она не знала, что ей делать сейчас. Наверное, нечего, пока не подадут утреннее угощение. Ей бы очень хотелось искупаться в море, но с берега всегда возвращаешься такой взъерошенной и вся в песке, а эти гости вполне могут принять такой вид за признак неуважения или небрежности. В любом случае купание было долгим делом. Лучше она посидит в тени и посмотрит, как Тимоти описывает на велосипеде восьмерки вокруг магнолий. Он уже ездил так, будто сросся с велосипедом.

Приехал Филипп, поклонился ей издали и скрылся в доме. Она почувствовала, как знакомо щемит сердце, но решила не обращать на это внимания. Лучше пойти прогуляться или постараться как-то скрасить утро для старого барона и его стройной баронессы, которые в полном молчании сидели под деревом. Но было так трудно двигаться…

Затем из дому без всякой спешки вышла Люси. Странно, но она выглядела не хуже, чем обычно. Она позвала Брюлара, сказав ему по-французски:

— Брюлар, велите шоферу привести сюда машину.

Старик препоручил задание слуге. Подошла горничная, несущая чемодан Люси, и ей было велено стоять и ждать, когда приведут машину, а потом уложить чемодан в багажник, да понадежнее.

— Я пойду попрощаюсь с моими друзьями, — сказала Люси и неторопливо направилась в сад.

Кэтрин встала, как бы желая присоединиться к ней, но Люси даже не остановилась, негромко сказав на ходу:

— Вы были правы, что не обратили внимания на мою вчерашнюю просьбу. Нам нечего сказать друг другу.

— Люси…

Но она прошла мимо, а у Кэтрин не было ни энергии, ни желания бежать за ней. Дело было сделано, и Люси, вероятно, после мучительной ночи высокомерно отступила.

Кэтрин услышала голос, от которого у нее всегда начинало сильнее биться сердце, и открыла глаза. Он разговаривал с каким-то стариком по-французски, в его словах слышалась какая-то успокоительная интонация. Кэтрин по нескольким донесшимся словам поняла, что тот жалуется на боль в спине, которая никак не проходит. Что отвечал Филипп, она не поняла, потому что он стоял к ней спиной, но она видела, как на лице старика показалась улыбка облегчения и он, слушая Филиппа, все кивал. Какое умение говорить с людьми, подумала она с горечью, какой он спокойный и дружелюбный с мужчинами, какой оживленный и обаятельный с женщинами… и какой лед скрывается под дружелюбием и обаянием.

Она услышала вдали крик, потом второй, ближе, и вдруг время сжалось и остановилось; садовник кричал, указывая на что-то, Филипп кинулся бегом в направлении суматохи, за ним заспешили гости. После момента оцепенения Кэтрин обежала глазами сад… Тимоти!..

Сердце оборвалось и потом застучало где-то в горле, вызывая удушье. Она бежала изо всех сил, чуть не сбивая людей с ног, чуть не натолкнувшись на Люси; в какую-то долю секунды ей показалось странным, что Люси — единственная, кто спокойно уходит от суматохи. Все бежали к бассейну где попало, по траве; расступались, давая дорогу, рабочие. Брюлар кричал ей:

— Это наш мальчик, мадам! Велосипед!

И она увидела бассейн с белыми и розовыми цветами, колыхающимися по всей поверхности, и Филиппа, одной рукой держащего голову Тимоти над водой и второй цепляющегося за край бассейна. Десяток рук уже тянулись к нему, чтобы перехватить его ношу. Она споткнулась, но рванулась дальше, чуть не упав в бассейн; если бы ее не подхватили.

Она увидела бледное маленькое личико Тимоти, белое и какое-то неживое, со странно прилипшими ко лбу волосами. Она вырвалась, упала на колени на мрамор и схватила его. Он был тяжелый и безжизненный. Она отталкивала чьи-то руки, позволила только Филиппу взять его и в тумане услышала:

— Пусть она лежит. Мне нужно заняться мальчиком. Леон, попросите гостей уйти в дом.

Она не могла спорить. Лежа вниз лицом, со сжатыми кулаками у висков, она старалась не слушать. В голове хаотически мешались все молитвы. И когда не смогла больше выносить это, то приподнялась.

Рубашка с Тимоти была снята, Филипп массировал маленькую спину. Зубы у него были сжаты, на спине обозначились мускулы, фанатическое напряжение было в сжатом рте, тонких напряженных ноздрях. Он повернул ребенка на спину и начал легко массировать основание ребер.

Она не спускала глаз с белого безжизненного личика в агонии страха. Оно должно ожить. Оно должно. Струйка воды вытекла из посиневших губок, и Филипп мгновенно поднял ребенка в сидячее положение и открыл ему рот. Снова потекла вода, потом он глотнул, и вдруг раздался хриплый вопль, от которого дрогнул каждый нерв в ее теле. Она попыталась сесть, но чья-то рука удержала ее, и Филипп сказал как-то легко: