Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь

— Ну, мы с Гретхен поехали в Лондон. Там мы позвонили Адриану в Хэмпстед и заехали к нему — полюбоваться на его семейный очаг. Они с Эстер в конце концов поженились и у них родился ребенок, девочка, такая же косая, как папаша. Адриан смеялся и называл меня ее крестной матерью. Наверное, ее зачали сразу после того, как он бросил меня в Париже. Потом он совершенно беспардонно кокетничал с Гретхен, а мы с Эстер зеленели от ревности. И в конце концов, когда я предложила ему вместе пообедать — наедине — и обсудить все, что между нами произошло, он вдруг как-то странно себя повел, стал вилять, короче, попросту мне отказал. И я не собираюсь так унижаться еще раз. И без того я чувствую себя полной идиоткой из-за того, что посылала ему стихи. Теперь я их никогда не увижу. После Адриана я хоть книгу издала, а теперь все наброски пропали безвозвратно.

— Но, дорогая моя, и в одиночестве ничего страшного нет, — Холли по-своему пыталась успокоить меня. — Прекрасно можно жить одной. И по мужикам не надо мотаться, а тем более путаться с Вампирой Ховард. Ведь вот некоторые живут одни…

— С растениями, — добавила я.

— А что ты, черт побери, имеешь против растений ! — заорала Холли.

Единственным из всех, кто, казалось, не замечал, что творилось со мной на этой неделе, был Беннет. Он не заметил и того, как возбуждение сменилось депрессией. Конечно, мы почти не видели друг друга, но и тогда, когда мы случайно сталкивались в квартире, он оставался слеп ко всему. Внешне в наших отношениях ничего не изменилось. Я навещала друзей, ходила по адвокатам, давала интервью, выступала с чтением стихов, ругалась с Бритт из-за фильма. Кстати, тут была полная неясность. Адвокаты вели бесконечные консультации, обходившиеся по сто долларов за час, плюс мне еще приходилось оплачивать их междугородние разговоры. Бритт советовала мне ни о чем не беспокоится, заверяя в преданности и вечной дружбе. Розанна Ховард говорила, что Бритт обманывает меня. Хоуп уговаривала не расстраиваться, потому что все равно все устроится в конце концов, а оба Джеффри не могли предложить ничего, кроме обеда и следовавшего за ним обычно ритуала. Они казались мне теперь такими глупыми! Я начинала испытывать отвращение к тем, кто, сполна овладев искусством компромисса в семейной жизни, с пеной у рта доказывали его преимущества. Джеффри не находили общего языка со своими женами, мне был глубоко чужд муж, и мы, казалось, были приговорены к тому, чтобы вечно изменять им, трахаясь в пустых конторах вечером от пяти до семи, а потом долго разглагольствовать о том, как однажды обретем свободу, расставшись с ними навсегда. Но мои Джеффри никогда бы не ушли от своих жен, это было ясно, как день. Им даже нравилась такая беспорядочная жизнь. Не нужно ничего решать, ты не принадлежишь ни жене, ни любовнице, ты даже не принадлежишь себе. Они поступали так же, как Беннет когда-то поступал с Пенни и со мной: не могли выбрать между двумя женщинами, причиняя обеим боль. Им удавалось держать это в секрете, а совесть их мало беспокоила, — вот они и поживали себе, не испытывая необходимости ничего решать.

Я хоть рассказала Беннету про Адриана Гудлава, и он сам волен был решать, остаться ему со мной или уйти. Он решил остаться, потому что знал: мимолетное летнее увлечение ни в какое сравнение не идет с его собственным романом. Но это решение он принял добровольно. К тому же оно укрепило его власть надо мной, потому что я ничего не знала о Пенни и была просто потрясена его великодушием и благородством. Прибавьте сюда еще его знаменитое «я разрешаю ей писать»! — и вы поймете, что я готова была пасть к его ногам. А ведь он «разрешал мне писать» книгу, которая в корне изменит мою жизнь, которая спасет меня! И все время, пока я писала «Откровения Кандиды», я места себе не находила от стыда, к которому примешивался панический страх. Я чувствовала, что не имею права говорить правду о себе, но какой-то демон водил моей рукой, и единственное, что я могла, — это пообещать себе, что не буду даже пытаться опубликовать свой роман. Но я должна была его написать, излить наболевшее, даже если до читателя он так и не дойдет.

Он все-таки опубликован, этот роман, и оказалось, что миллионы женщин на земле чувствуют так же, как и Кандида! Представляете, что бы произошло, если бы все те, кто подло обманывал своих жен или мужей, оправдываясь разговорами об издержках цивилизации, компромиссах и верности собственному «я», вдруг решились бы сбросить с себя оковы лжи и жить, подчиняясь истинным чувствам! Нет, они отнюдь не кинулись бы трахаться тут же на улицах или из ревности друг друга убивать. Просто тогда им пришлось бы нести за свои чувства ответственность. И не за что было бы винить своих жен и мужей, родителей и детей, психиатров и начальников. Какая это была бы потеря для них! Никто не виноват, кроме них самих. Вот и не спешили мои Джеффри разводиться с нелюбимыми женами — ведь тогда им было бы некого обвинять в своих неудачах. А ведь многие так живут — жизнью, которую ненавидят, с людьми, которых не могут терпеть. Поэтому и Беннет не сказал мне про Пенни, не ушел к ней. И я по-прежнему оставалась с ним, хотя давно знала, что браку нашему пришел конец. Как здорово, когда есть кого винить, на кого сваливать собственные промахи и грехи! Можешь чувствовать себя глубоко несчастным, но это не мешает тебе испытывать чувство собственной правоты. Тебе ненавистна твоя жизнь, она беспорядочна и бесцельна, но это полностью искупается возможностью кого-то постоянно обвинять. Попробуй стать хозяином собственной судьбы, и что получится? Страшное дело — некого винить!