Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь

Мы вспоминали детство, летние скаутские лагеря, школу, родителей. Мы удивлялись, зачем евреи воспитывают своих детей такими хрупкими, такими ранимыми. Привив детям страх перед вполне обычными вещами, родители-евреи начинают делать вид, что хотят оградить их от жестокости мира. Не вынимай тост из тостера ножом: тебя может током ударить! Не поджаривай кукурузные зерна на огне: брызнет масло и попадает в глаз! От этого можно ослепнуть. А если не ослепнешь от масла, попавшего в глаз, то умрешь от масла, зараженного бутулизмом! А если от этого не умрешь, то умрешь от зараженного бутулизмом консервированного тунца! Но если этого удастся избежать, то отравишься ртутью и все равно умрешь! Если и ртутью не отравишься, то порежешь палец, когда будешь открывать консервную банку, так что немедленно сделай прививку от столбняка! Мы согласились в том, что с молоком матери впитали ужасы и унижения, пережитые нашими родителями в гетто и концлагерях, и живем теперь, парализованные страхом, так что о приключениях нам остается только мечтать.

Оказалось, что нам одними и теми же словами было доложено о том, откуда берутся дети.

— Откуда ты знаешь, что твой организм замужем и может родить ребенка? — спросил Джош у матери и старшей сестры, когда ему было шесть. Они посмеялись над ним, точь-в-точь как мои мать и сестра, когда я задала им такой же вопрос.

— Как это свойственно нашему сословию ! — засмеялась я. — Ведь среди известных нам людей не было женщины, которая родила бы ребенка без мужа.

— Именно так, — отозвался Джош. — Я, помню, часами просиживал над вопросом: « Ну откуда же их тела знают ?» Я на самом деле был озадачен .

— И я тоже, — поразилась я такому единомыслию. — И я тоже, я тоже.

Я словно обрела брата-близнеца, с которым меня разлучили в детстве. Все, что говорил один из нас, находило мгновенный отклик в душе другого; иногда мы понимали друг друга без слов, и в конце концов нам стало казаться, что мы никогда не разлучались, а были вместе всегда. Может быть, мне когда-нибудь и надоест мой двойник, но сейчас, когда после восьми лет враждебности и молчания меня поманил этот светлый образ, я была согласна попытать счастья, я была согласна на все! Мысль, что мне придется коротать в одиночестве всю жизнь, приводила меня в отчаяние.

— Я должен все-таки признаться тебе кое в чем, — сказал Джош в половине шестого утра.

— В чем?

— Я тайный противник эмансипации женщин.

— Да кто из вас сторонник? И большинство мужчин этого вовсе не скрывает.

— Я серьезно, — настойчиво повторил он. — Я не хочу тебя обидеть, но когда одна девчонка сказал мне: «Слушай, я никогда не кончу, если ты не потрешь мне клитор», — я почувствовал, как мое мужское достоинство рассыпается в прах. Я думал, что для этого вполне достаточно засунуть туда член. Я ничего об этом не знал , и мне было неприятно, когда мне об этом сказали.

И тут я с ужасом вспомнила о прошлой ночи, когда так и не смогла испытать оргазм. «Старая кляча, — подумала я, — опять ты связалась с беспомощным, безнадежным неудачником…»

На мгновение воцарилась тишина. Булькала вода в кровати.

Джош ( хмуро ): Разубеди меня. Скажи, что все это пустяки.

Но я не ответила ему.

Джош ( печально, с обидой в голосе ): Я раскрываю перед тобой душу, рассказываю такое, чего никогда никому не решился бы рассказать, признаюсь в том, чего сам стесняюсь, а ты даже не пытаешься успокоить меня…

— Мне кажется, — сказала я, помедлив, — что все мужчины чувствуют то же самое, просто все боятся об этом открыто сказать.

— Может быть и так , — отозвался Джош.

— Господи, как трудно быть откровенным даже с человеком… который тебе небезразличен!

— Ты ведь хотела сказать: «Которого любишь», — но в последний момент струсила?!

— Пожалуй, ты прав, — неуверенно ответила я.

— Я тоже тебя люблю, — выпалил он, — да что толку ? Ты старше на шесть лет, у тебя есть муж, есть известность… К тому же мне нравятся худенькие и длинноногие, вроде манекенщиц.

Он осекся, поняв, что задел меня.

Я выскочила из постели и разрыдалась. Впервые я казалась себе такой коровой, я чувствовала себя отвергнутой и беззащитной.

— Между нами еще ничего не было , а ты уже идешь на попятный! — визжала я. — Почему ты так боишься собственных чувств?

Джош зарылся в подушку головой, а я стояла и смотрела на него, чувствуя себя толстой и неуклюжей уродиной и не собираясь его утешать. Наконец он приподнял голову: