Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь

— О чем вы думаете?

— Да о всякой ерунде — я вам уже говорила… Родители в постели, когда мне было пятнадцать, Рэнди обжимается в студии, когда я была совсем ребенком.

— А что Рэнди?

— А что Рэнди? Что Рэнди?! Она вечно торчала в студии, слушала пластинки или миловалась со своими бесчисленными дружками, а я только и делала, что, как дура, занималась, чтобы в школе получить все пятерки. Она была бунтарка, с ней случались истерики, она не желала учиться и водила дружбу с сотней ребят. А я была плоскогрудой девчонкой с тощими ногами, выпирающим пузом и жидкими белобрысыми волосенками, носила короткие платьица, гольфы до колен и кожаные гамаши, — нет, это, наверное, было раньше… Неважно. Главное, что я всегда считалась ребенком, а она уже родилась женщиной. Она была высокой, у нее была грудь, волосики на лобке, женские дела… Она разбиралась в колпачках и других противозачаточных средствах… А я была маленькой дурехой, вечно старавшейся всем без разбора угодить, я старалась быть первой ученицей, а ей больше по душе было обжиматься в студии. Это сводило меня с ума. Мне так хотелось оказаться на ее месте. Но я была ниже дюймов на пять и выглядела, как дитя. Единственное, на что я была способна, — это учиться на «пять». И до сих пор я только это и могу! Весь мир трахается за закрытыми дверьми, а я только и делаю, что пишу, пишу, пишу!

— И то же самое вы делали в Гейдельберге?

— Вот именно! Я писала, пока Пенни и остальные офицерские жены жили в свое удовольствие. И спрашивается, ради чего?..

— Но благодаря этому вы действительно многого добились.

— Конечно. Славы. Книг, пылящихся на полке. Любовных посланий от каких-то идиотов. А мне так хотелось, чтобы меня кто-нибудь полюбил! А этого-то как раз у меня и нет.

— Ну почему это вас так огорчает? Вы добились всего, чего хотели.

— Без главного это «все» ничего не стоит. Не имеет значения. Все бессмысленно.

— Ну, не думаю. Ваша работа очень важна…

Неожиданно я рассмеялась.

— Знаете что, доктор Шварц? Вам не кажется, что мы поменялись ролями. Вы как последователь Фрейда должны говорить: «Любовь — это все!» А я как феминистка должна вам отвечать: «Нет, работа — это все!» Arbeit macht Frei. Так было написано на воротах Освенцима. Вы знали об этом?

Она отрицательно качает головой.

— Да, вот так-то. Забавно, не правда ли? Фашисты — и вдруг такой лозунг. Просто насмешка какая-то. Жестокая шутка над заключенными.

— Давайте вернемся к Пенни. В каком году она родилась?

— Это еще зачем?

— Мне просто интересно, сколько ей лет. Ведь она была старше вас?

— Да, кажется, так… Сейчас посчитаем. Я вышла за Беннета в 1966. Мне было тогда двадцать четыре — как мало, Боже мой! — а на следующий год должно было исполниться двадцать пять. А Пенни тогда исполнялось тридцать. На пять лет старше… Господи, да она же ровесница моей Рэнди, та тоже родилась в 1937!

— Теперь вы понимаете, почему это так выводит вас из себя?

— Моя старшая сестра продолжает трахаться в своей студии. А я играю роль послушной девочки, описывая свои фантазии, вместо того, чтобы их воплощать. Сублимация и ее побочные эффекты. Как мне ни досадно в этом признаться, доктор Шварц, но иногда вы, кажется, знаете, что делаете.

Она смеется.

— Значит, причина вашего негодования вполне ясна?

— Значит, так. Но не хотите ли вы также сказать, что подсознательное воспоминание о Рэнди объясняет мое негодование по поводу этого ублюдка, моего мужа, как бишь его?

— До конца, конечно, не объясняет, но вы, по крайней мере, разобрались в каких-то составных частях вашего раздражения.

— И что ж, по-вашему, причина моего раздражения — в прошлом? А не кажется ли вам, что я бешусь, оттого что меня оставили в дураках?

— Из-за этого тоже. Но если бы у вас в подсознании отсутствовали элементы прошлого, вы бы не смогли вычеркивать из памяти то, что вам неприятно, как это произошло, например, с разговором ваших приятелей на кухне. Иначе бы вы восприняли его в полном объеме и сразу же попытались бы что-нибудь предпринять, но вы испытываете негодование только сейчас. Ясно теперь?

— Вы хотите сказать, что я ушла бы от Беннета уже тогда?

— Здесь трудно что-либо утверждать. Точно не знаю. Но если бы вы хотя бы обсудили это с доктором Хаппе, у вас появилась бы возможность выбирать — вместо ощущения ловушки.

Я обдумываю эту мысль. Действительно так. Я заведомо исключала для себя возможность уйти от Беннета. Чтобы осознавать себя тюремщиком, всякому тюремщику нужен арестант. Я была сама себе тюремщиком, сама себе арестантом.