Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь

В конце концов я пришла к выводу, что он был с другой женщиной.

Но мне так ничего и не удалось вытянуть из него. В воскресенье вечером, когда я вернулась, Беннет сидел дома, мрачный и загадочный.

— Где ты пропадал? — спросила я. — Я чуть с ума не сошла.

— Что бы я ни рассказал, твои домыслы все равно окажутся намного богаче, — ответил он равнодушно.

Другими словами, это мои проблемы. Я психопатка, фантазерка, мне всюду чудится измена.

— Кто она? — вновь и вновь допрашивала я Беннета, но он упорно молчал, продолжая твердить что-то про «мои домыслы». Только я в глубине души чувствовала, что была права.

Вудсток.

Мы едем практически молча. В наших отношениях что-то назревает. Какая-то семейная буря. Я пытаюсь завязать разговор и делаю вид, что мне все страшно нравится. Я кормлю Беннета фруктами, которые захватила с собой, стараясь вытянуть из него хоть словечко. Но его трудно разговорить, и беседа гаснет после первой же фразы. Мы похожи на двух теннисистов, несыгранность которых здорово сказывается на игре. В конце концов я достаю книгу и погружаюсь в чтение. Бок о бок, но — врозь, мы приближаемся к Вудстоку.

Там мы изображаем близких людей. Мы заходим на выставку антиквариата, в закусочную, в заброшенную каменоломню.

— Ты когда-нибудь занимался любовью в лесу? — спрашиваю я.

Беннет загадочно улыбается.

— Ну? — повторяю я.

— Только не с тобой, — отвечает он, обнимая меня за талию.

— Уж это-то мне известно . В наших с тобой отношениях вообще не было никакой романтики.

— А разве эта поездка не романтична? — говорит он.

«Да, — думаю я про себя, — может, и романтична, только я что-то этого не чувствую.»

В шесть мы чувствуем, что проголодались. Мы успели погулять, поглазеть на витрины, пройтись по магазинам, но время тянулось мучительно долго. Наконец мы возвращаемся и спрашиваем у местного хиппи, где можно пообедать. Он советует нам пойти в кафе на открытом воздухе, где столики установлены прямо на траве.

Не успели мы сесть, как ко мне подходит молодая девушка и осторожно спрашивает:

— Вы Изадора?

— Да.

— Я от вашей книги просто без ума ! Мне кажется, вы такая смелая!

Чувствуя себя польщенной, я от смущения заливаюсь краской. Одна половина моего существа хочет броситься ей на шею, но другая почему-то мечтает провалиться сквозь землю — прямо сейчас.

— Спасибо! Я понимаю, об этом непросто говорить. Большое вам спасибо!

Мы сидим в кафе. Мы уже успели закусить салатом и выпить вина, когда наше внимание привлекает компания за соседним столиком — четверо взрослых и двое детей. Одному лет пять, другому семь, и им просто не сидится на месте. В конце концов им разрешают порезвиться на траве, но мы с Беннетом так и не можем понять, кто же из этих четверых их родители, и начинаем размышлять вслух, высказывая различные догадки. Поскольку своих детей у нас нет (хотя мы оба мечтаем о ребенке), мы очень серьезно относимся к чужим детям, рассуждаем о них, обсуждаем их поведение, задумываемся над проблемами воспитания. Суррогат настоящих родительских чувств, хотя, на мой взгляд, это ничуть не хуже, чем носиться с мифом о несчастном детстве.

— Мне кажется, что их мать — это та женщина в мексиканской шали: похоже, дети ее здорово допекли. А другая их балует — наверняка тетушка или знакомая, — говорю я, а сама вспоминаю моих племянников и племянниц. Я их просто обожаю. Как это глупо с моей стороны до сих пор не завести ребенка. Я бы его так любила! Клянусь себе, что забеременею, как только представится случай.

— Представляешь, когда Пенни развелась с Робби, она позволила детям самим решать, с кем им остаться. Это очень важно. Только в этом случае дети не чувствуют себя такими беспомощными и одинокими…

Я смотрю на Беннета. Пенни . Она была женой офицера, с которым мы водили знакомство в Гейдельберге семь лет назад. При чем тут Пенни? Он всегда с такой нежностью вспоминает о ней, чувствуется, что она запала ему в душу. Обо мне он никогда так не говорит.

Эврика! Теперь все становится на свои места. Пенни, Вудсток, Гейдельберг, нынешняя поездка.

— Беннет, у тебя с Пенни что-то было? — Сердце готово выскочить у меня из груди. Я уже заранее знаю ответ.

— Ты действительно хочешь это узнать?..

— Да, я действительно хочу узнать.

— Ну, в общем… было, — одно слово, и в сердце мое вонзается нож. Боль не проходит, даже когда он говорит:

— Но я уже как минимум три года не видел ее.