Мэри Маккомас - Минуя полночь

Казалось, что какой-то вампир высосал из ее тела всю жизненную силу и энергию. Она с трудом смогла закрыть дверь, подняться по лестнице и подойти к кровати. Упав поверх одеяла, она успела подумать, что столь внезапный приступ всепоглощающей усталости сам по себе уже о многом говорит. Но развивать эту мысль дальше сил просто не было. Становилось прохладно. Приподнявшись, она пересилила себя, забралась под одеяло и хорошенько укуталась.

«Мой отец обрадуется, что ты такая симпатичная».

Она успела два раза повторить про себя эти слова, и они вытеснили все остальное. Она погрузилась в глубокий сон.

— Симпатичная, да? — приговаривала она спустя несколько часов, стоя перед зеркалом в ванной. Она проспала весь день и проснулась как раз вовремя, чтобы наполнить печением коробочку для Бакстера, и почти сразу услышала, как сворачивает на дорожку, ведущую к дому, большой серебристо-черный грузовик.

Дори наблюдала в окно, как Гил и мальчишки вылезают из машины, и, как всегда, затаила дыхание, пока не убедилась, что они вовсе не собираются заходить в дом.

Ее озадачило поведение Флетчера. Он вылез из кабины первым и подождал Бакстера, внимательно проследил, как тот взобрался на крыльцо и взял свою коробку с печеньем, а потом все трое отправились на ноле позади дома, ни разу не оглянувшись. Может, он рассказал отцу о встрече? Может, он сказал, что она очень даже ничего, если не обращать внимания на отвратительные шрамы?

Она вновь бросила взгляд на свое отражение в зеркале. Все, что было видно сразу — это шрамы, жуткие красные шрамы на щеках и подбородке.

— Да, дружок, что касается женщин, вкус у тебя не самый лучший, — сказала она, выключая свет и выходя из ванной.

Было еще довольно рано, около девяти вечера, и, проспав столько времени днем, она не заставит себя улечься в постель в такую рань. Посуда уже вымыта — часть программы выздоровления, которую она придумала и начала воплощать на прошлой неделе. Телевизор тоже вроде ни к чему — раньше-то у нее просто не было времени смотреть его, вот и отвыкла. Обычно, когда заснуть не удавалось, она принималась за чтение. Читала что-нибудь техническое или медицинское, вроде исследований о процессах в крови, о шоковой терапии, лечении ожогов. Но на этот раз даже такое чтиво не помогло. Ей стало скучно и неинтересно.

Дори открыла дверь и глубоко вдохнула свежую сладость теплой весенней ночи. Вот это здорово. Сама не понимая зачем, она вышла на крыльцо. Открытая дверь у нее за спиной как будто приглашала войти в дом, так заманчиво горел внутри мягкий приглушенный свет.

Она уселась на ступеньку, подоткнув со всех сторон под себя длинный махровый халат и спрятав под него босые ноги. Ветерок довольно прохладный, как обычно здесь по вечерам. Дори подняла голову и стала рассматривать яркие звезды, мирно и спокойно сияющие на черном небе. Зачарованная этим зрелищем, она медленно понимала, что сознание ее потихоньку очищается. Она почувствовала себя маленькой и незначительной, невидной для этих звезд, как будто спрятавшись в безопасности и спокойствии ночи.

Долгое время она просидела совершенно неподвижно, позволяя времени и всему миру просто плыть мимо и наслаждаясь этим ощущением.

Гил Хаулетт наблюдал за ней, стоя у ограды сарая.

Он вовсе не собирался ее беспокоить. Все семейство час назад улеглось спать, а он заснуть не сумел. Стоял и смотрел на горящие вдалеке огни ее дома. Потом спустился по лестнице на кухню и налил себе воды.

В соседней комнате Мэтью все еще смотрел телевизор. Входная дверь была приоткрыта, и в дом проникал прохладный ночной воздух. Повинуясь какому-то внутреннему импульсу, он вышел на улицу.

Неподвижные зеленые поля пшеницы были совсем невидны, пасущиеся где-то у горизонта стада коров неразличимы, и его окутала безграничная пустота. Километры и километры пустоты. Только он и земля, низкое небо над головой и звезды, до которых, кажется, можно дотянуться.

Разум его стремился вперед, и ноги не устояли на месте.

Если бы пришлось описать все это в одном слове, получилось бы что-то весьма поверхностное. «Жизнь как она есть» — вот что иногда, даже почти всегда, всплывало в памяти и овладевало всем его существом.

Он вновь переживал боль от расставания со своими мечтами, одной за другой. Пытаясь сперва переделать, переосмыслить их, чтобы вписать в реальность. Стараясь найти компромисс, торгуясь и в конце концов все равно расставаясь с ними и отбрасывая в сторону. Горечь росла в нем, переполняя чашу терпения, как будто пена, выбегающая из кипящего котла.