Терри Макмиллан: Дела житейские

Полин. Теперь о ней. Она была последней и разбила мне сердце. Что правда, то правда. Кого хочешь больше всего на свете, та всегда уходит. Полин была нежной и вся истекала любовью. Таких грудей свет не видывал! Округлые, полные и стояли торчком. Единственная из всех, каких я встречал, когда я мог кончать, целуя ее груди. Полин была на все сто. Она жила в новостройке с двухлетним сынишкой. И ко мне относилась как к настоящему мужчине. Она ходила на курсы секретарей и могла обойтись без пособия. Мне это в ней очень нравилось. Самостоятельная! И гордая. Она мне вообще не звонила, всегда звонил я, и мне было плевать. Некоторые бабы, которых ты хочешь, все ждут, когда ты их трахнешь. Не спрашивайте, что случилось, но пару недель назад, когда я позвонил, она сказала, что занята. Занята? Ну ладно, занята, так занята. На следующий день я снова позвонил. Она опять была занята.

— Черт побери, да в чем дело? — спрашиваю я. Минуту она молчала. Сердце мое глухо билось. — Полин, не играй со мной.

А потом она выдает:

— Я встретила другого.

Встретила другого? Что? Кого? И слышу, несет что-то вроде того, что ей очень жаль. Тут я повесил чертову трубку. Нечего лапшу на уши вешать. Неужели ей с кем-то лучше, чем со мной? Я этого говнюка сразу возненавидел. Терпеть не могу всю эту чушь. Я хотел жениться на ней. Честно говоря, голова у меня пошла кругом. Я все сидел и думал: ну что же это за тип, который умеет делать такое, чего я не умею. Так и не понял. Я был как в тумане, потому что когда я люблю женщину, она для меня единственная в мире. Но значит, иногда этого мало.

Вот тогда-то я и решил передохнуть. Они думают, что могут обойтись без этого дела. Чушь! Мужчина умом крепок, хоть бабы и несут, что у нас мозги на кончике члена. Положим, бывает и так, но сейчас я пытаюсь взять себя в руки. Слишком много дурацких ошибок и опрометчивых поступков. Хуже всего, что я бросил учебу. Терпеть не мог, когда мне говорили, что надо делать. Я не захотел тогда торчать еще два года в школе и слушать всю эту галиматью об Америке и о том, как писать проклятое предложение. Зачем мне все эти сложения, вычитания, умножения. Ладно. Они хотели сделать это еще более пакостным. Если бы не мастерская краснодеревщика, о школе я никогда и не вспомнил бы.

Для моей мамаши это было лишним поводом презирать меня. Она накачивала папашу и всячески пыталась наехать на меня. Он-то всегда был у нее под каблуком. Я и сейчас толком не знаю, что он обо мне думает. Честно говоря, я всегда от них сатанел. Но когда тебе шестнадцать и ты уже вымахал под два метра, на тебя не особенно попрешь. Правда, моя мамочка и тут любого за пояс заткнет, стоит ей только раскрыть пасть, ее уже не остановишь:

— Тебя как пить дать пристрелят. Что ты, что твоя сестрица. Два сапога пара. Ничего толком сделать не можете. Ничегошеньки. И сиди прямо. Ах ты, Боже мой, сгинь с глаз моих! Прямо руки чешутся прикончить тебя.

Папаша, как обычно, где-то позади маячит и делает вид, что чем-то занят и ничего не слышит. И всегда сматывался в кладовку, где прятал спиртное. И все это я должен был терпеть. Меня так и подмывало врезать ей от души.

По крайней мере, я делал что хотел. И всякую гадость пробовал. И шлялся. Не пропускал ни одной юбки и в первый подходящий момент сваливал. Пятнадцать лет мне понадобилось, чтобы получить аттестат. Но я-таки его получил. А с наркотиками я завязал, слава Богу, легко. Это дерьмо прилипчивое. За них всегда расплачиваться приходится. Пять ночей в тюряге, и я был сыт по горло. Что точно, то точно. Такое житье не про меня. То же можно сказать и про мою женитьбу на Пэм. Мне только двадцать тогда стукнуло. Но уж такая конфетка она была, что я попался. Хотя все предупреждали:

— Не связывайся с этими индейскими бабами, парень.

Она была с Ямайки. А потом пара детишек, и Пэм как подменили. Растолстела, как бочка. На любовь ее больше не тянуло; у нас все кончилось после рождения Дерека. А уж когда появился Майлс, и вовсе не до того стало. Пришлось крутиться. Я вкалывал на двух работах. На почте по ночам, на стройке днем. Она возилась с малышами, а я вкалывал. И думаете, слышал хоть благодарность?

— Ах, я так устала! — Она только толстела да толстела. Ляжки у Пэм стали как кувалды, разнесло ее донельзя, а куда делись твердые круглые груди, которые я так любил мять и сосать? Они стали плоскими, дряблыми и безобразно свисали на живот. Уж теперь-то я больше не хотел ее, даже при мысли о том, что я дотронусь до нее, меня выворачивало. Да и у нее хватало сил только на то, чтобы смотреть эти чертовы мыльные оперы. И жрать. Так я протянул три года, а потом слинял. Ведь детишки подрастут, и уж некуда будет податься. Когда речь идет о жизни или смерти, мужчина должен делать выбор. Вот я и смотался.