Терри Макмиллан - Дела житейские

Я видел, что она говорит это искренне, но был уверен, что Зора думает: „Ну, почему ты, сукин сын, так долго раскачивался"? Однако Зора знает, когда и что сказать, и я в ней это очень ценю.

Мы сидели молча и могли сидеть так часами; нам достаточно было просто смотреть друг на друга.

— О чем ты думаешь? — спросил я.

— Ты правда хочешь знать?

— Да.

— Что надоумило тебя сегодня прийти?

— Я не мог сделать этого, пока не убедился, что избавился от безумия, пока не научился держать голову высоко и как подобает мужчине, пока не перестал испытывать вечное беспокойство, такой ли я, как нужно. Не мог прийти и посмотреть тебе в глаза, пока сам не почувствовал, как хорошо снова стать Фрэнклином. Не мог прийти, пока не почувствовал, что готов просить у тебя прощения за все.

Она смотрела на меня, и я видел, что глаза у нее светятся. Занятия в школе малость помогли мне с грамматикой.

— Очень сожалею, — сказал я.

— Я тоже сожалею, — откликнулась она.

— Знаешь, до сих пор я принимал многое, как само собой разумеющееся, а когда остался один, у меня появилось время подумать. Посмотреть на все иначе. Хочешь знать, к каким выводам я пришел?

Она кивнула.

— Что лучше тебя в моей жизни ничего не было, и если я, как последний кретин, потерял тебя, это целиком и полностью моя вина.

— Ты не потерял меня, Фрэнклин.

— Ты пока никого не встретила?

— Нет. А ты?

— Нет. Я был слишком занят.

— Если бы ты только знал, сколько долгих ночей я молилась о том, чтобы ты к нам вернулся.

— Я еще не вернулся, милая.

— Не вернулся?

— Мне еще нужно время. Я должен положить еще несколько кирпичиков и убедиться, что заложил фундамент. Надоело делать все вполсилы. На сей раз я решил все сделать как следует. Но ты действительно хочешь, чтобы я вернулся?

— Сердце мое хочет, но слишком много воды утекло с тех пор, как я видела тебя.

— Что это значит?

— Мы переезжаем.

— Куда?

— В Толедо.

— Зачем?

— Я не хочу больше жить в Нью-Йорке.

— Да почему?

— Потому что устала, Фрэнклин, и хочу малость сбавить темп.

— Когда вы собираетесь переезжать?

— В августе.

— И ты хотела взять моего сына и уехать, не сказав мне ни слова?

— Я не знала, как найти тебя, думала, что ты совсем нас забыл. Ты не появлялся, и я…

— А что, если я попрошу тебя остаться? Ну, скажи мне, что ты уже все решила окончательно и бесповоротно. Заставь меня умолять!

— Я должна ехать.

— Одно мы должны в этой жизни — умереть.

— Я уже ушла с работы, Фрэнклин.

— Можешь найти другую.

— Дело не только в этом. Пусть наш сын растет, зная, что такое играть в траве и кататься по земле. Это совсем не то, что гулять в каком-то парке. Пусть он ощутит радость детства.

— Это может быть и в Квинсе.

Она посмотрела на меня, как на безумца.

— А еще я хочу петь в своей церкви, там, где мне всегда было так хорошо, и писать музыку. Кстати, у меня уже есть другая преподавательская работа.

— А я думал, тебе надоело учительствовать.

— Ты сам сказал, что когда остаешься один, многое в себе начинаешь видеть иначе.

Закружилась ли комната или помутилось у меня в голове? Неужели я навсегда теряю Зору и сына? Я ощущал полную безнадежность: мои слова не убеждали Зору, что я все еще хочу ее, но при этом готов предоставить ей самой решать свою судьбу и судьбу нашего сына. Но нельзя же просить женщину повременить с любовью, не так ли? Нельзя же заставить ее ждать, пока ты окончательно созреешь.

— Фрэнклин?

— Да.

— Мы не покидаем тебя ; мы просто переезжаем. Тебя так долго не было, что сердце мое могло остыть. И все же, поверь, я люблю тебя так же, как три года назад. Мы пережили тяжелые дни, и, может быть, время поможет нам обоим; как знать. Видишь этого мальчугана? Он наш. Мы дали ему жизнь. Так что, если ты наконец получишь развод и почувствуешь, что готов, приезжай к нам.

Я чуть было не сболтнул ей насчет развода, но что-то удержало меня. Еще рано.

— Можешь пообещать, что будешь ждать меня, милая?

— Я не сказала, что мы будем ждать. Жизнь должна идти вперед, Фрэнклин, в этом-то и проблема. Похоже, мы с тобой застряли в пути и совсем перестали двигаться.

— У тебя всегда была склонность к риску. Ты что, разрешаешь ребенку играть в туалете? — Прежде чем она успела ответить, я вскочил и, схватив Иеремию, подбросил его вверх. — У тебя ничего не горит?

Она потянула воздух.

— Да нет. — Потом улыбнулась. — Ты пообедаешь с нами?

— А что у вас на обед?