Александра Матвеева - Селеста, бедная Селеста...

Я заставила себя поднять бокал и глаза и взглянуть на Катю. Она непонятно улыбнулась одними губами и звонко произнесла:

— За мою подругу и сестру!

Гости ответили радостным ревом и звоном бокалов, и Юрик уволок Катьку куда-то в центр стола. Я залпом выпила вино и наконец-то почувствовала себя пьяной. Стало весело и легко. И наплевать на Катькины глупые намеки, никто-никто, ни один человек за этим столом, не догадывается о нашем родстве.

Объявили танцы. Первый вальс супругов. Людка прелестна, Виталька вполне пристоен. Танец свидетелей. Севка оторвался от Лелика, с которой, пока не встали из-за стола, был разлучен в силу своего высокого положения при женихе, вывел меня в центр зала. Севка танцор никакой, зато бабник жуткий. Не упустил возможности меня потискать. Спасибо, ноги не отдавил.

Так, теперь очередь родителей. Коля повел меня к столу выпить с ним. За столом усталые молодожены кормят друг друга салатом. Радостно хватили с нами по глоточку и поделились закуской. Мы с Колей вознамерились потанцевать, но тут подошла Катька:

— Ребята, так все замечательно, жалко уходить, но надо. Я домой всего на сутки. Сегодня, кровь из носу, надо сделать несколько звонков.

Виталик и Людка, причитая, прощались с Катькой. Ну прям она им самый дорогой гость! К целованию присоединилось множество народу. Катька, невозмутимо улыбаясь, переходила из объятий в объятия. Поравнявшись со мной, отстранила тянущиеся к ней руки и обняла меня за талию:

— Проводи меня.

Мы вышли в холл. Катя остановилась, задумчиво посмотрела на меня. Я тоже смотрела на нее. Она изменилась. Очень изменилась. Исчезло выражение капризного недовольства, появились тоненькие морщинки между прямых бровей, следы напряженного раздумья. Она стала еще больше похожа на мое отражение в зеркале. Интересно, многие это замечают?

— Аленька, нам надо поговорить. Я вернусь в конце следующей недели и позвоню. Ладно?

Я кивнула, не уверенная, ладно ли? Катька помедлила мгновение, вглядываясь в меня, и, гибко потянувшись, коснулась моей щеки сухими губами. Клюнула.

Потом мы отвернулись друг от друга и разошлись.

Подарки до времени кучей свалили на два стола у стены. Я раскопала плоский сверток и без раздумий надорвала оберточную бумагу.

Я не ошиблась. Это была картина. Поясной портрет трех девочек-подростков. Я посередине, с безмятежным совсем детским лицом и косой, уходящей по едва наметившейся груди за нижний край полотна. Слева Катя. Темноволосая, коротко подстриженная головка надменно запрокинута. Голубые глаза дерзко смотрят из-под приспущенных век. Губы капризно изогнуты. Мы совершенно не похожи. Катя нарочито подчеркнула имеющееся в нас несходство.

Самое прелестное личико помещается справа от центральной фигуры. Огромные глаза цвета незрелого лесного ореха смотрят с доверчивой искренней добротой, розовые мягкие губы раскрыты, как бутон, в нежной улыбке, светлые кудряшки обрамляют высокий лоб. Люда…

Я облегченно вздохнула: Катька никому ничего не доказывала, она просто хотела порадовать Люду и показать всем, какая она чудесная, наша Людмилка. Конечно, Катя давно знала о свадьбе, готовилась к ней и приехала на сутки ради нее.

— Да, — послышался за спиной негромкий вздох, и я узнала голос Виталькиного отца. — А она большой художник — ваша Катя.

Я отдала картину Ивану Сергеевичу. Он еще раз взглянул на нее и принялся бережно упаковывать. Я пошла искать… Лешки нигде не было. Хотелось спросить о нем у Коли. Но Коля оказался занят: щека к щеке медленно топтался с толстенькой Людкиной кузиной из Тарусы.

Людка была свободна. Сидела у стены в сполохе светомузыки и смотрела на танцующих. По ее лицу пробегали разноцветные тени, выражения глаз я не разобрала, но на всякий случай встревожилась.

— Муж где? — Я присела рядом, разглядела довольную улыбку на зеленом в этот момент лице. Цвет лица поменялся на оранжевый, но улыбка не исчезла, и я с облегчением вытянула ноги.

— Пошел Гвоздиков провожать. — Подружка сунула ладонь под мою и легонько сжала. Заметив, что я кручу головой, оглядывая зал, виновато добавила: — Лешка тоже ушел.

Все-то она замечает, моя милая подружка, и никогда ни о чем не спрашивает, терпеливо ждет, когда я сама открою ей свои тайны. А я не открываю. Зачем они ей? Зачем ей, чистой, милой девочке, знать правду о моей мутной, неудавшейся жизни? Достаточно знать, что я рядом и всегда буду рядом. Что люблю ее. И я говорю:

— Хорошая свадьба, правда? — и целую невесту.