Кетти Слейк - Лунная дорожка счастья

Кристина сидела в Стоун Хаусе, поленья в камине уже догорели, и она лениво думала, что пора идти спать. В течение последнего часа она недвижно сидела в кресле, уставившись на языки пламени, отбрасывающие причудливые тени.

Прошел год со дня смерти Дэвида, и ее пугало, что от того времени остались только разрозненные отрывочные воспоминания, боль, разочарование и отдельные вспышки других впечатлений: она пришла в себя в больнице под кислородной маской; письмо из Национальной Парковой службы с предложением продать им собственность, доставшуюся ей от двоюродного дяди Сперджена Гринафа; сердитый доктор, предупреждающий о физическом и моральном истощении, ее решение уехать в пустыню Мохау.

Она знала, что происходили и другие события, знала, что подписала с издательством контракт на иллюстрирование детской книжки, что продала кондоминиум [5] Condominium (лат.) — совместное владение чем-либо. — Ред. , собрала вещи, попрощалась… И уехала от лихорадочной жизни Лос-Анджелеса в простой и тихий Стоун Хаус. Как смешно вышло, что вспоминая всех своих знакомых, она сожалела о расставании только с Хейлом Филлипсом, который однажды поставил ее в такое неловкое положение!

Но все эти события окрашивались одним, слишком горьким, воспоминанием об умирании Дэвида: умирание, длившееся три месяца, он худел, слабел прямо у нее на глазах; а взгляд Дэвида молил понять его слова, до неузнаваемости искаженные разгоряченным мозгом.

Кристина вздрогнула и резко встала с кресла. Все кончилось. Шесть чудесных лет их брака и три кошмарных месяца, во время которых она практически не спала и не ела, если только Хейл Филлипс не ставил перед ней еду и стакан вина. Потому что единственное, чем она — или любой другой — могла помочь Дэвиду, было ее присутствие и ее любовь.

А потом целый год она сама болела, пребывая в непроходящей депрессии и глубокой скорби.

Но каким-то образом она выжила. Жизнь продолжалась, и надо было найти в ней свой путь. Найдет ли она его? Это зависело только от нее самой.

Вдруг сквозь завывание ветра ей почудился какой-то жалобный скулеж. Сначала она подумала, что это койот. Но звук отличался от обычного громкого волчьего воя, к которому Кристина уже привыкла. Она открыла дверь и вслушалась. Одинокий печальный стон доносился сквозь морозный ветер. Конечно, это собака! Но чья это была собака здесь, на окраине беспредельной пустыни? Вряд ли кто-нибудь остановился лагерем в такую погоду, а ближайшая деревня была в нескольких милях отсюда.

Кутаясь в шаль, она вышла на крыльцо и закричала в темноту:

— Иди сюда, собачка, сюда, мальчик! Или, может быть, девочка.

Дрожа на холодном ветру, она крикнула еще раз и в ответ услышала скулеж, на сей раз полный надежды.

В свете звезд — Кристина не верила, что такие далекие объекты могут давать свет, пока не приехала в пустыню и сама не убедилась в этом, — тень пошевелилась и нерешительно поползла к крыльцу.

Кристина наклонилась и протянула вперед руку.

— Давай, ползи, не бойся.

Тощий черный щенок, дрожащий от холода и слабости, еле-еле взобрался по ступенькам и прижался к ней, жалобно поскуливая.

После того, как он уплел целую тарелку корнефлейкса в теплом молоке, Кристина уложила измученного щенка на одеяло у камина, в котором тлели угольки. Но когда утром проснулась, обнаружила, что он, свернувшись калачиком, мирно спал у нее в ногах.

У Кристины никогда не было собаки. Из-за того что они жили в городских квартирах и постоянно переезжали с места на место, Кристине приходилось ограничиваться золотистой рыбкой и канарейкой. Но после того, как она услышала от Барта Девлина о том, как часто выбрасывают в пустыне собак и кошек, а ветеринар в Джошуа Три, вылечивший воспаление легких у щенка, сказал, что только благодаря ей щенок выжил, Кристина решила оставить его у себя.

Хорошо было иметь в Стоун Хаусе живое существо: с ним можно было громко разговаривать в могильной тишине дома, а главное — оно было тем, кто требует непрестанной заботы о себе. Безграничная преданность щенка сторицей вознаграждала ее поездки к ветеринару, изжеванные туфли и книги, барахтания среди ковров, происходившие ежедневно, прежде чем она приучила его не безобразничать в доме. Она назвала его Горнистом, потому что он довольно мелодично подвывал койотам.

Сейчас он был уже на несколько фунтов и инчей больше.

— Полагаю, это помесь ретривера с охотничьим пойнтером, в зрелом возрасте он будет довольно крупным, — сказал ветеринар, и Кристина ужаснулась.