Наталья Калинина: Полуночное танго

Оля откинула крючок и выглянула в проулок, куда выходили дворы. Возле соседского забора стоял Петр с авоськой в руке, из которой торчало горлышко бутылки и концы длинных, как палки, парниковых огурцов.

— Поди-ка сюда, — позвал он Олю, переминаясь с ноги на ногу. — Ну, и чего у вас нового? Замуж еще не выскочила?

Он переложил авоську в левую руку.

Оля покачала головой и протянула Петру руку. Он суетливо пожал ее и, обернувшись несколько раз на светлое женское платье, маячившее неподалеку, побрел к калитке.

— Хм, а это что за чучело под старым лопухом? — с добродушной ухмылкой спросил Петр, указывая пальцем на дремавшую Егоровну. — Видать, от души разговелась бабка. Гляди-ка, а у вас чисто во дворе. Ну и ну!

Петр поставил бутылку на стол, авоську с огурцами повесил на сухой сучок груши.

— А мать где? — как показалось Оле, с опаской спросил он.

— Прилегла вздремнуть. Позвать?

— Нет, нет, не зови! — Петр замахал обеими руками. — Мы сперва сами спрыснем нашу встречу. Вон и тетка идет. Иди сюда, не бойся — мы не кусаемся.

Алевтина осторожно прикрыла за собой калитку и засеменила по тропинке на своих высоких каблуках.

Петр подмигнул Оле.

— Видишь, какая она у меня гладкая. Ну садись, садись, тетка, сейчас мы пригубим по случаю праздника.

Он откупорил бутылку и плеснул в стаканы.

— А и ты, бабка, хочешь? — Петр подвинул стакан к шевельнувшейся во сне Егоровне. — Пей, пей, сегодня Бог все грехи прощает.

Алевтина присела на краешек скамейки, то и дело поглядывая в сторону дома. У нее было широкое скуластое лицо и добрые серые глаза, так не гармонирующие с черными накрашенными бровями.

— А вы, я гляжу, весело время проводите, — отметил Петр, окидывая взглядом заставленный тарелками стол. — Одна от такого веселья даже носом заклевала.

Он зашелся громким смехом и еще налил в свой стакан водки.

Оля хотела принести из дома закуски, но Петр схватил ее за руку и силой усадил на место.

— Не спеши. У нас тут на дереве своя закуска растет.

Обернувшись, он вытащил из авоськи огурец, ткнул конец в солонку и протянул Алевтине.

— Ешь, тетка. Гибрид груши с огурцом, а пахнет кабаком. Ха-ха! — Он вдруг резко оборвал свой смех. — А вон и мать. А где Ибрагим? Ибрагим! Ибраги-им!

Он стал озираться по сторонам, притворившись, будто ищет кота.

Баба Галя, замерев на мгновение на крыльце с приложенной ко лбу козырьком ладонью, вдруг по-молодому резво сбежала по ступенькам.

— Батюшки, да у нас полон двор гостей! Сейчас я табуретки из летницы прихвачу.

Она свернула с тропинки к летней кухне.

Петр торопливо глотнул из стакана, поставил его на стол, потом отпихнул от себя.

— Ишь ты, из какой посуды водку хлещут, как пьяницы под магазином, — сказала подоспевшая с двумя табуретками баба Галя. — Сейчас хрустальные фужеры принесу.

— Да сядьте вы наконец, мать, что ли! — нарочито громко рявкнул Петр. — Хватит перед глазами мельтешить. И так сойдет. Не чужие мы вам.

Баба Галя послушно опустилась на табуретку и пристально посмотрела на Алевтину. Та заерзала под ее взглядом, стала расправлять складки своего крепдешинового в мелкий синий цветочек платья.

— А ты, Алевтина, вроде бы похудела, — отметила она таким тоном, будто они расстались только вчера. — И платье тебе очень к лицу. А вот волосы зря в рыжину выкрасила. Зря.

Алевтина покрылась от смущения малиновыми пятнами.

— Вы, мать, сразу же и критикуете, — вступился за жену Петр. — Давайте лучше глотнем по капельке.

— А что такого я сказала? Я ж ей все-таки не чужая.

Петр взглянул на мать. В этом взгляде были и признательность, и теплота, и что-то еще, понятное, наверное, лишь им двоим.

— Ну и крепкую же, гады, водку нынче гонют — так в глаза и шибает.

Поставив на стол пустую стопку, баба Галя долго вытирала кончиком платка глаза.

— А это потому, что я ее на солнышке согрел. Сорок градусов своих плюс двадцать с неба. Физику, мать, надо знать.

Откинувшись на спинку скамейки, Петр расхохотался.

— Гром, что ли, рыкает, — проснулась Егоровна. — Пойду-ка я домой, белье посымаю, не то дождиком намочит.

— Напугал бедную пенсионерку. — Алевтина коснулась пальцами щеки Петра. — Смотри, как вспотел. Еще просквозит на ветру. Накинул бы чего.

— Там на вешалке в передней китель старый висит. Сбегай, принеси мужу, — наказала баба Галя.

Алевтина пошла к дому.

— Ишь, небось и это платье сама пошила. Мастерица! — похвалила баба Галя, глядя ей вслед. — Пускай и мне халат скроит из того сатина, какой я за семечки взяла. Полька в прошлый раз проймы заузила — руки не подымешь. Такой богатый отрез испортила… А я ей крепдешин подарю в белый горошек. Помнишь, ты со своих курсов привез? — Она повернулась к сыну. — Для меня яркий сильно, а ей, молодой, как раз к лицу…