Барбара Фритти - Желанная моя

– А я думала, что тебе понравилось.

– Я тоже хотел выглядеть крутым.

– А теперь ты любишь шампанское?

– Нет. А ты?

Она покачала головой.

– Когда мне стукнул двадцать один год, мой парень подарил мне бутылку очень дорогого шампанского, и мне не хватило духу сказать ему, что я шампанское не люблю.

При упоминании другого парня глаза Брейдена потемнели. Во всяком случае, Алекса подумала, что причина в этом, но уточнить не успела: подошел официант и положил перед ними меню.

Брейден заказал пиво. Официант удалился, сказав, что тут же вернется и примет остальной заказ.

Алекса взяла меню, пробежала глазами большой список закусок.

– Что здесь самое вкусное?

– Энчилады, большие буррито [5], тамале [6]. Не припомню ничего плохого, – ответил он, листая меню.

– Ты часто здесь бываешь?

– Заходил несколько раз после возвращения.

– Когда ты вернулся?

– Месяца два назад.

Официант принес Брейдену пиво и спросил, готовы ли они заказывать.

Алекса заказала куриные энчилады, а Брейден – буррито с говядиной и отдал официанту оба меню.

Официант ушел, и Брейден поднял бутылку с пивом:

– Салют.

– Салют. – Алекса чокнулась своим бокалом с его бутылкой и, раскованная выпитой текилой, спросила: – Брейден, я сильно изменилась, как ты думаешь?

– Ну, тебе точно не двенадцать лет, – кивнул он.

Его взгляд скользнул с ее лица вниз, и она смущенно скрестила руки на груди. Естественно, что с последнего визита в Сэнд-Харбор ее фигура точно округлилась.

– Алекса, ты красавица, – добавил Брейден, поднимая глаза и глядя на нее в упор.

Ее бросило в жар, щеки вспыхнули румянцем.

– Ты не должен так говорить.

– Знаю, что не должен, но это правда. Я всегда знал, что ты станешь красавицей.

– Не понимаю, как ты мог знать. У меня в детстве было столько веснушек, а волосы от соленого воздуха вились мелким бесом. И я была слишком тощая. И голенастая. Тот твой глупый приятель Пол говорил, что у меня ноги, как у лошади.

– Если это тебя утешит, Пол облысел к двадцати трем годам.

– Отлично. Мне его совсем не жалко.

– Я так и думал. – Брейден помолчал, глотнул еще пива, явно погружаясь в воспоминания. – Ты была симпатичной в двенадцать, но стала еще красивее в шестнадцать.

Алекса изумленно уставилась на него.

– Откуда ты знаешь? Ты не видел меня в шестнадцать.

– Видел. Но ты меня не видела.

– О чем ты говоришь? Где ты был? Где я была?

– Ты была в своей средней школе в Виргинии, – сказал Брейден.

– Ты не приезжал в Виргинию.

– Приезжал. Летом после смерти отца. Школьная экскурсия в Вашингтон, округ Колумбия. Когда наша группа отправилась на экскурсию в Пентагон, я махнул автобусом в Александрию и ждал перед твоей школой до звонка. Я не знал, что скажу, если вдруг увижу тебя, и уже хотел отказаться от своей затеи, когда ты вышла кое с кем… с каким-то парнем. – Его голос, смягчившийся от воспоминаний, снова посуровел. – Он обнимал тебя одной рукой, что-то сказал, ты рассмеялась. А потом он тебя поцеловал. – Брейден пожал плечами. – Ну, я и уехал. – Он снова поднес к губам бутылку.

– Почему ты не заговорил со мной? – спросила Алекса, не в силах справиться с изумлением. Брейден приезжал повидаться с ней, а она и не знала!

– Ты была с другим.

– Почему ты не предупредил меня, что приедешь? Мы бы что-нибудь придумали.

– До последней минуты я не был уверен, что оторвусь от группы и приеду.

– Брейден, я не понимаю. Ты только сегодня сказал мне, что не перезвонил после смерти отца, потому что мы больше не были друзьями.

– Какие друзья, Алекса? Ты перестала звонить, не объявлялась, ты просто жила дальше. Ну, и я постарался сделать то же самое. А когда подвернулась та экскурсия, я подумал, какого черта, запишусь. Посмотрим, есть ли причина возобновить общение.

– Как мне жаль, что ты не подошел тогда. – У нее болезненно сжалось сердце от печали по упущенной возможности. – Я знаю, что нарушила свое обещание не пропадать.

– Незачем снова говорить об этом.

– Нет, мы должны поговорить, потому что ты не понимаешь. Моя мама после развода была в жутком состоянии. Она плакала днем и ночью. Иногда просто сидела в своей комнате, обхватив руками колени, свернувшись в комочек, раскачивалась из стороны в сторону и рыдала так, будто у нее сердце разрывается в самом прямом смысле. А когда не плакала, то рвала и метала. Она пере-ехала на восток, чтобы папа не мог со мной видеться. Она использовала меня как оружие, а я даже не могла винить ее, потому что папа обращался с ней отвратительно. Я была ее единственной опорой, и это отнимало у меня все силы.