Галина Врублевская: Завтра мы будем вместе

Помню, родительский комитет собрал мне деньги. на туфли. Вручили, напутствовали, чтобы хорошо училась и вела себя пристойно. Разве родители, когда детям обновку покупают, ставят им условия?

Я разозлилась и купила на эти деньги тридцать штук эскимо, на весь класс. Ребята были в восторге, а их родители посчитали меня гордячкой и черт знает что про меня навыдумывали. Больше мне материальную помощь не оказывали. А в седьмом классе я влюбилась без памяти. Он был уже взрослым, казался мне сильным и надежным, как отец.

Вроде как замена моему отцу, давно бросившему нас с мамой. Отца мне сильно не хватало. Бывало, придешь в гости к подружке, а там умный, понимающий папка. Отец и задачку объяснит, и в шахматы играть научит, и фотоаппарат купит. Так вот этот первый мой мужчина, он у нас в школе электриком работал, тоже мне таким показался сначала.

Водил меня в кино, в кафе-мороженое, а летом — в лес, за грибами возил. Я обычно все летние каникулы в пыльном городе болталась, а он мне радость подарил: солнце, речку, цветы. Там однажды у нас с ним все и произошло. Конечно, я про мужчин и женщин и раньше знала, когда еще мама была жива. Она не была святой. Но тут я в такую грязь вляпалась, о которой и понятия не имела.

Попала в больницу, венерологическое отделение.

Дальше — больше: меня на учет в милицию поставили. Правда, я своего электрика не выдала, пожалела. Но меня он не пожалел. В больнице ни разу не навестил, а скоро и с работы уволился, так что замел свои следы. За мной с тех пор слава «трудной девочки» окончательно закрепилась.

Успеваемость моя тоже на спад пошла. В младших классах я почти в отличницах ходила, хотя мамины гости часто уроки мешали делать: комната у нас одна была. Потом отметки хуже стали. Но еще в шестом классе я мечтала стать переводчицей. И учительница английского своей красотой и модными нарядами поражала, и сам язык мне хорошо давался. Иностранные слова с лету запоминала. Но по другим предметам уже на тройки съехала, а по математике даже пару в четверти заработала. В восьмом мне стало ясно, что институт — это не для меня. Бабуля на пенсии, болеет все время, денег в доме нет. Да и мои успехи в школе совсем к нулю приблизились. Даже англичанка стала мне тройки лепить. Видно, решила, что ее четверки и пятерки в моем дневнике белыми воронами смотрятся. После восьмилетки не долго думала, куда идти, — мне все равно было. Тишка, моя лучшая подруга, в морской техникум подалась, и я с ней за компанию. Стипендия там была выше, чем в библиотечном, например. И учиться весело, ребят больше, чем девчонок.

Теперь у меня все как у людей, заканчиваю техникум.

Едем с группой на практику, на морской полигон.

Жаль, бабуля не дождалась, когда я диплом получу и встану на ноги, как она говорила. Совсем чуть-чуть не дождалась. Еще зимой она была жива. Вновь передо мной четко обрисовалась старая кровать, на которой умирала бабуля. Знакомая с детства кровать, с блестящими шишечками на железной спинке. Вылинявшие глаза бабули, с застывшим в них вопросом:

— Я ведь не умру, Катенька? Я поправлюсь? — Судорога искривила бескровное лицо бабули.

Сестра из поликлиники должна прийти только через два часа. Она колет бабуле наркотики. Милая бабулька умирает от рака, и никто уже не сможет ей помочь.

— Конечно, бабуля, ты скоро поправишься, — заверяю я. Именно так говорят все взрослые, заходящие ее проведать. — Язва желудка — дело нешуточное. Лечиться придется долго, но все будет о'кей. Ты обязательно выздоровеешь!

— Выздоровею, — с надеждой повторяет бабуля, но снова резкая боль заставляет ее стиснуть зубы.

Проходит минута, другая. Бабуля вновь нарушает молчание:

— Все же я хочу тебе сказать, внученька, — бабуля пережевывает во рту язык, будто пытается избавиться от застрявшего в зубах зернышка, — Генка-то Петров не твой отец. Он тебя узаконил, но твой настоящий отец…

Я задерживаю дыхание, наклоняюсь к бабуле. Может, она бредит? Такого не может быть!

— Ну?

Но бабуля прикрывает глаза и замолкает. Ее дыхание учащается. Я поправляю ей одеяло, поглаживаю редкие, взмокшие у висков волосы. Не открывая глаз, она вновь начинает говорить:

— Твой отец — большой человек. Может, даже генерал.

Я качаю головой. Определенно бредит. Представить свою мать с генералом мне трудно, не из того курятника птица. Вижу ее в своем дошкольном детстве. Отец еще жил с нами. Он матросом был, часто уходил в море на несколько месяцев. А она уже и тогда попивала, но еще пыталась заботиться обо мне. И даже как-то напоказ заботилась, но это мне только теперь ясно стало. Помню, купит мне обновку, шапочку или платье, и перед всеми знакомыми хвастается. Понимаю, сама перед собой оправдывалась. Дескать, не пропила, а на ребенка потратила.