Ширли Лорд - Сторож сестре моей. Книга 2

— Ты рассказала сестре, как мы счастливы, котеночек? — спросил Петер, взъерошив ее волосы, когда она уселась к нему на колени после того, как он поел.

— Нет, я пожаловалась, что ты меня бьешь и держишь под замком в чулане, — пошутила она.

Петер нахмурился.

— Ну уж нет.

Наташа весело рассмеялась. Бедный Петер, он всегда воспринимал ее слова совершенно серьезно, неудивительно, что ей нравилось его поддразнивать. Ее мать считала, что полное отсутствие юмора, когда речь шла об их отношениях, доказывало его природную тупость, но Наташа знала лучше. Петер слишком сильно любил ее, и потому зрение и слух подводили его, когда она говорила об их браке.

— Не говори глупостей, разумеется, я этого не написала. Я рассказала ей, что ты обращаешься со мной, как с принцессой, сажаешь на шелковую подушку и закармливаешь меня вафлями.

Петер не ответил. А немного погодя сказал устало, переместив тяжесть Наташиного тела с одного колена на другое:

— Петр Храмост попал в опалу.

Ее глаза широко раскрылись. Петр был одним из непосредственных начальников ее мужа, привлекательный мужчина, который любил пофлиртовать и явно восхищался ею, один из немногих членов партии, кто по-настоящему ей нравился. Однажды вечером он даже пришел к ним на ужин и расспрашивал Наташу с нескрываемым восторгом о грандиозном успехе ее сестры в Соединенных Штатах.

— Почему? Что случилось?

— На прошлой неделе его перевели от нас, хотя я об этом и не знал. Из-за какого-то памфлета, который он распространял. Сегодня я слышал, будто его отправили работать кочегаром на угольные шахты в Братиславу.

Петер тяжело вздохнул. Работа кочегара являлась обычной мерой наказания для откровенных в разговорах профессоров и дерзких интеллектуалов. Однако по секрету распространился слух, что в действительности дело обстояло не так скверно, как казалось; учитывая небольшое количество угля для обжига и ограниченное число надзирателей, весьма часто оставалось много свободного времени, когда можно было писать, думать и обмениваться мнениями с другими противниками правительства; только жить приходилось в постоянной грязи.

Наташа обвила руками шею Петера.

— Ох, не нравится мне это, Петер. Я боюсь. Все хорошее всегда проходит. Если с тобой что-нибудь случится, я умру.

Молодой человек качал свою жену на коленях, словно ребенка.

— Ничего со мной не случится. Я слишком мелкая сошка. Я веду себя очень, очень тихо, так что не волнуйся, — он завороженно смотрел поверх ее головы, как опускается ночь и внизу загораются огни, подсвечивая купола и шпили. — Как красиво… как красиво, — пробормотал он.

Наташа пристально поглядела туда, где за рекой вспышки голубых электрических искр на трамвайных проводах напоминали пляшущие в темноте огни светлячков.

— И в то же время так отвратительно. Будем ли мы когда-нибудь свободны? — прозвучал обычный риторический вопрос, и никто не рассчитывал получить на него ответ.

Петер снова вздохнул.

— Есть некоторая надежда. В политбюро есть люди… Мне иногда кажется, они могли бы все изменить…

— Но посмотри, что случилось в Венгрии, когда Надь попытался начать реформы. Мы только теперь начали понимать, что именно поэтому его казнили, а сейчас, говорят, положение в Будапеште и в других местах еще хуже.

— Не хуже, чем здесь, — Петер поцеловал жену в щеку. — У тебя холодная кожа. Пойдем в дом.

Он обнял ее за талию, и они вошли в маленькую гостиную, где Петер дал Наташе принять таблетку кальция, устроил ее ноги на скамеечке и включил радио, чтобы послушать Сметану. Радио, некогда принадлежавшее его родителям, стало их свадебным подарком молодоженам. После того, как они послушали музыку, Петер начал расплетать Наташины косы, поглаживая ее рыжевато-каштановые волосы, тогда как ее голова покоилась у него на плече.

В половине девятого, как и каждый вечер, Петер помыл посуду и сварил в кофейнике кофе, чтобы принести его утром Наташе в постель прежде, чем уйти на работу. Потом он пошел в спальню, зажег там свет и отвернул плотное одеяло.

— Пора в кровать, моя красавица, — позвал он ее, как делал каждый вечер.

Наташу уже давно клонило в сон, и она с трудом встала на ноги и, зевая, начала раздеваться. В квартире был всего один большой шкаф, стоявший у входной двери, и именно там она хранила свою одежду. Петер вешал свои вещи на старомодную вешалку для шляп в углу спальни.

Расстегнув узкую юбку, она вздохнула с облегчением и выбралась из хлопчатобумажных панталон необъятного размера. В большом зеркале, которое она привезла из дома, она увидела свой пополневший белый живот.