Шерли Грау - Стерегущие дом

Они повернулись и брызнули врассыпную. Я выстрелила из левого ружья в землю, им под ноги. Они припустились мелкой рысцой, выбежали на шоссе и исчезли под бугром, там, где завывала сирена и горели машины.

Я еще немного подождала, пока не убедилась, что они ушли. Потом оставила на веранде оба разряженных ружья, а заряженное положила стволом на сгиб локтя, как много лет назад учил меня дед. («Внучка, не надо так напрягаться, не то обязательно промажешь». Каково бы ему было, если б он держал ружье со смертоносным зарядом? И целился не в птиц, не в оленей, а в людей…) Я обошла вокруг дома, оглядела его со всех сторон. Так, словно видела в первый раз. Дом не пострадал. Они даже не попробовали подойти с заднего крыльца, газоны не тронуты, никаких следов. Они шли с юга, от коровника. Оранжерея Джона разрушена. Я взглянула на осколки стекла, блестевшие в ярком желтоватом зареве, и подумала — когда же это они успели. Ведь я ничего не слышала — наверное, когда я поджигала машины. Я вспомнила об орхидеях — любимицы Джона, прямые, на упругих стеблях, и мягкие, вьющиеся, — все они теперь гибнут от ночного холода, листья и цветы изодраны битым стеклом. Интересно, велик ли урон. Не знаю, я редко просматривала счета, во всяком случае оранжерея стоила бешеных денег… Теперь все пошло прахом… И странно: измученная, отупевшая, не в силах сосредоточиться, вообще не в силах думать, я все-таки больше жалела об орхидеях, чем о Джоне.

Как это им удалось перебить все стекла? Наверно, стреляли залпами из дробовиков. А я не слышала. Да, ведь я в это время поджигала машины, я была занята другим.

Надо будет прийти сюда завтра, поискать дробь, оглядеть, крупная или нет.

Это важно. Узнать точно, крупная ли дробь.

Стулья на внутреннем дворике опрокинуты и сломаны. В пустом бассейне два мертвых котенка и щенок, неподвижные, расплющенные о цементное дно.

Я медленно закончила обход дома — все остальное цело. Когда я убедилась, что это так, что все проверено основательно, я остановилась — руки сжимали ружье, исцарапанные в кровь ноги глухо ныли — и стала смотреть на зарево за бугром, над горящими машинами. Сирены взвыли совсем близко, и вдруг они словно захлебнулись визгом и смолкли, полицейские машины остановились. Наступившая тишина сразу же огласилась беспорядочными криками, но слов нельзя было разобрать. Я быстро оглянулась на дом, тускло освещенный двумя отдаленными пожарами, белый, нетронутый, величественно-прекрасный. Он достанется моим детям. Перейдет к ним, как перешел ко мне. Хаулендов не выжить, не выжечь огнем.

— Ты не думал, что мне такое под силу, — сказала я, отыскивая глазами в темноте деда. Казалось, я вижу его в тенистом углу веранды — стоит и смотрит на меня. Он не один. Там же в углу толпятся люди, только не разглядеть кто.

— Раз надо, значит, под силу, — отвечал дед.

— Ты правду говорил насчет Джона, — сказала я. — Просто я его тогда любила.

— Раз надо, значит, так и делай, — повторил он.

Я стала узнавать тех, кто там стоял с ним рядом. Женщины, мужчины. Одни — невозмутимые, как на портретах в столовой. Другие — в кровавых ранах. Девушка, которую затоптали каблуками на полу кухни. Эзра Хауленд, испустивший дух на вершине песчаной гривы во время Гражданской войны. Первый Уилл Хауленд с окровавленной головой — индейцы сняли с него скальп. Юноша, сгоревший заживо в Уилдернесских тростниках Виргинии. Их жены — простые неулыбчивые лица, лица застенчивые и веселые.

Я сказала им всем:

— Ручаюсь, вы думали, мне это будет не под силу.

— Надо — значит, делай, — ответил дед. А потом, вместе со всей родней, исчез, словно ветром сдуло.

Непонятно только, отчего с ними не было Маргарет. Возможно, не признавали за свою. Все-таки негритянка. Так что, возможно, не признавали. Уилл Хауленд и его жена — любопытно, как они там ладят меж собой. «…По воскресеньям не женятся, не выходят замуж». Быть может, этим все решено, все сказано. А если нет, его первая жена, юная, кроткая и сероглазая, уж конечно, не станет чинить им препятствий. Где бы они там ни находились.

Да, но Маргарет с ними не было… И я вдруг поняла почему. То были духи моих предков, она ведь не из их числа. Она будет являться своим детям, не мне. Она не часть моего существа.

Я стояла в траве, на холодном ветру, и смотрела на дело рук своих. Я знала, что мужество или ненависть тут ни при чем. Тут, как сказал дед, необходимость. Жалкое утешение, но порой другого тебе не дано.