Нина Бодэн: Круговорот лжи

— Значит, Джордж оставил тебя за старшую?

Она молчала. Я спросил:

— Ты хочешь сказать, что стояла рядом и позволила этому случиться? О Боже, это невероятно!

— На них смотрела Илайна. Я не могла этого вынести. Я боялась, что она заметит, что ты сделал, и посмеется надо мной. Ты не знаешь Илайну, она может быть настоящей сукой. А я была ужасно несчастна. Думала, что ты меня ненавидишь. Ты не спустился к завтраку. Я решила, что ты ждешь, чтобы я ушла. Я не знала про Тима. Ты же не сказал мне.

А я-то думал, что она выросла! Я сказал:

— Это была твоя месть, правда? Ты сказала этому ни в чем не виноватому плотнику: «Нет, нет, не эта, другая!»

— Нет. Я просто не остановила его.

Но я ей не поверил.

— Джордж убьет тебя. — А про себя подумал: точнее, это убьет Джорджа.

— Я сама ему все расскажу, — пообещала она. — Если он захочет меня убить, пусть убивает. Я буду рада умереть и избавиться от этого кошмара. А если он не убьет меня, я сама покончу с собой…

Я в два шага пересек комнату, закрыл дверь, которую она оставила приоткрытой, резко повернулся, сильно ударил Клио сначала по одной щеке, а потом по другой и прошипел:

— Глупая девчонка, не смей говорить о самоубийстве, когда внизу лежит мой несчастный больной сын! — Потом я взял ее за плечи и встряхнул. Она покорно уронила голову и привалилась ко мне. Когда я поднял Клио подбородок и заглянул в лицо, ее глаза были полузакрыты; под веками мерцали светлые полоски. Она прошептала:

— Что мне теперь делать?

Я ослабил хватку. Она обвисла у меня в руках, как кукла. Я почувствовал себя чудовищем. Женоубийцей. Я стащил ее по лестнице и посадил на табуретку; на ту самую табуретку, на которой она обычно сидела, читая стихи. Я сказал:

— Посиди тихо. Дай мне подумать.

Никто нам не поверит, думал я. В это невозможно поверить. Поймет это разве что психиатр, специалист по чокнутым подросткам. А значит, конец карьере Джорджа как честного торговца картинами. Тем более, что он тоже не ангел. Он оставил без внимания мои сомнения насчет портрета Графини.

Лоб Клио был прижат к моему животу. Она глухо произнесла:

— Все случилось так быстро… Меня как будто парализовало. Я надеялась, что Джордж все исправит. В конце концов, картина была еще здесь, на мольберте. Я думала, что он что-нибудь сделает, ведь еще не поздно позвонить в фирму, и машину остановят еще до того, как она доедет до аэропорта. Но он ничего не заметил, потому что ты позвонил и рассказал про Тима. После этого все остальное потеряло значение.

Может быть, оно и не имело никакого значения.

Я сказал:

— Да, понимаю… Клио, но ведь это случилось неделю назад!

Аукцион прошел позавчера. Джордж позвонил мне из Нью-Йорка. На мой взгляд, цены были астрономические; но он сказал, что почти таких и ожидал. Немного больше за две картины, чуть меньше за три. Или наоборот. Точно не помню. Я хорошо запомнил только одно, потому что это показалось мне забавным: самую высокую цену дали (или, на неповторимом жаргоне Джорджа, «впарили») за «Графиню Суффолкскую». Если бы он узнал о «Вязальщицах» хотя бы два дня назад, то мог бы снять их с торгов. Объяснения, извинения… Все это было бы трудно и едва ли пошло бы на пользу его репутации, но катастрофы не случилось бы…

Клио подняла голову. На ее щеках горели следы от моих пощечин.

— Я не смогла, — сказала она. — Просто не смогла. Думала, что, может быть, на самом деле ничего не случилось, что мне просто хотелось этого, и все приснилось мне в кошмарном сне… А потом, когда ты не посмотрел, не заметил, я молилась… если я буду хорошо себя вести и никого не обижать, то все как-нибудь уладится…

Я сказал:

— Джорджа могут посадить в тюрьму за мошенничество.

Очки Клио запотели. Она сняла их, протерла полой рубашки и мрачно, безнадежно сказала:

— Может быть, никто не заметит…

До сих пор так и было. В Нью-Йорк прибыло пять картин; ажиотаж подогревался широкой рекламой; ни у кого не было причин подозревать, что одна из картин (точнее, две, если считать «Графиню», но это было только мое мнение) может быть совсем не тем, о чем трубили газеты. А сейчас, когда они уже были проданы, никто не был заинтересован в том, чтобы поднимать шум. Если только… Если только… Всегда нужно быть готовым к худшему.

Я понял, что смеюсь. Клио надела очки и хмуро посмотрела на меня. Я сказал:

— Ох, Клио, Клио, что ты наделала?!

Ее лоб слегка разгладился. Клио решила, что если я смеюсь, значит, все не так страшно. Она все еще оставалась ребенком.