Наталья Сафронова - Лабиринты любви

— Просвистело рядом, промахнулся, старый хрыч. Пакет тяжелый, похоже на книги. Свет в салоне включи и двигай потихоньку отсюда. Тетрадки какие-то старые, моя визитка. Не пойму. Давай в «Голден-Палас». Посмотрим, чья возьмет, — скомандовал он, решив, что если сегодня в любви не везет, то в карты должно повезти обязательно.

… — Уходи, — сказал я и захлопнул дверь. Потом собрал со стола все тетради, сунул их в пакет, туда же положил его визитку и подошел к окну.

Он появился не сразу, видно, постоял еще под дверью. Только бы не попасть. Испугался, с опаской, но взял. Рванул к машине. Слабак. «Вы меня не помните?» Прибежал, как по повестке. А может, действительно почувствовал, что ему пришла посылка? Если так, значит, любил. Но все равно слабак против нее. Элька у нас телом в мать, душой в меня, как оказалось. Эх, Людмила, что ж ты с нами сделала? Или это я сам? Я же всегда все сам решал и сам делал с того лета перед выпускным классом.

Тогда моя мама впервые вышла замуж. Она выбрала чужого дядьку, и мне надо было уйти. Но куда? Я решил поступать в военное училище. Конечно, хотелось в военно-морское на штурмана, но в военкомате сказали, что не прохожу по зрению. Еще в Ленинграде, где жила моя двоюродная тетка, можно было пойти в артиллерийское, строительное и связи. Я решил, что артиллерийское — это очень шумно, в строительном — грязно, а связь — то, что надо, и в будущем работа спокойная. Весь год зубрил физику с математикой и ничего, прошел безо всякого блата. Ушел из дома в казарму. А там жизнь хоть и общая, но у каждого своя. Кто по партийно-комсомольской линии наяривал, кто по девочкам и самоволкам, кто картишками увлекался, кто самодеятельностью. Но были и такие, которые рвались к учебе. Их паяльниками называли, за то, что вечно в лабораториях со схемами возились, во всех карманах — детали разные. Я ни на что особенно не отвлекался. Мне необходимо было хорошо распределиться, а для этого нужен был красный диплом или близкий к тому. Спецпредметы мне не нравились. Но выучить их можно. История партии мне тоже не нравилась, но там и учиться нечему. Ко второму курсу я свою методику выработал. Читаю материал по билету, потом выхожу покурить, возвращаюсь, пишу конспект по памяти. Проверяю, исправляю, берусь за следующий. Через каждые пять билетов самоконтроль. Самоконтроль стал моим любимым развлечением, вроде я тут чужой и надо маскироваться под своего. В училище я и вправду чувствовал себя чужим. Да и был чужим. Ребята увлекались, дружили, ссорились, влюблялись, а я все рассчитывал, прикидывал, осторожничал. Закончил так, что взяли служить в Москву, поставили в очередь на квартиру, намекнули, что если женюсь, то, может, и отдельную дадут.

В первый отпуск весной дали путевку на турбазу в Красную Поляну, и полетел я вольной птицей над облаками в Адлер. А там в горах тридцать человек заезда — это отряд. Через пять дней в поход. Сборы, художественная самодеятельность, инструктор с гитарой, водка в рюкзаках… Дошли до приюта: домики дощатые, столы по навесом, костры и такая воля-вольная — ни дежурного офицера, ни дежурной по корпусу, иди куда хочешь и к кому хочешь. Я так вольно и нежил никогда. Высоцкого пели, под «Спидолу» танцевали, а чтобы уединиться, достаточно было шагнуть в сторону из круга света от костра. А там тьма, звезды чуть выше сосен, холодный воздух, которым можно водку занюхивать. На всю жизнь запомнилось: рыжие языки костра и рыжий хвост девчонки. Одной. Других я даже не разглядел толком. «Люда. Живу в Чехове. Нет, путевку папа достал. Да, он служит. Нет, уже закончила. Не скажу. Тушенки нет, только килька осталась и томатный сок. Гулять? А мы разве не гуляем?»

Я помню этот разговор, и ночь, и утро, так, будто ставлю кассету и смотрю все это еще и еще на экране. Вижу, как она держала алюминиевую кружку, как натягивала куртку на поджатые коленки, как высовывала из глубины рукава испачканные пальчики, чтобы взять с моей ладони дымящуюся печеную картошку, которая жгла мне руку. Но еще сильнее меня что-то жгло изнутри. Я не знал, что, но чувствовал, что душа моя покрывалась от этого жжения волдырями.

Я влюбился. Но это меня не так потрясло, как то, что и она не осталась равнодушной. Любовного опыта у меня не было никакого. Ни в смысле чувств, ни в смысле действий. Я смотрел на нее, не отрываясь, таскал ей вещи, ждал, брал за руку. Ну, в общем, делал все то, что мальчишки постигают еще в восьмом классе. Походной вольницей мы не воспользовались, просто еще не дошли до нужной фазы отношений, хотя совсем не расставались. А когда перешли через перевал в Кудепсту, там были другие порядки, построже. В столовой нас посадили в разных залах, и я не смог добиться, чтобы меня пересадили к ней. Так и мучился в разлуке по три раза в день. Нервничал, когда официантка тянулась медленно, боясь развалить четырехэтажную конструкцию на тележке. Мне все казалось, что Люда поест и уйдет. А где тогда ее искать? Я паниковал, выскакивал из-за стола с полным ртом, заходил в ее зал, чтобы издалека поглядеть, поела она или нет. Если ее не оказывалось на месте, я тут же терял слух и весь превращался в зрение, вернее, в этакий суперлокатор, который сканировал пространство для обнаружения «объекта». Мой «объект» чаще всего находился в кустах, но не для маскировки, а просто она кошек кормила, которых во множестве бродило вокруг столовой. Она их любила, возилась с ними, разговаривала, любовалась ими. Но своей мы так потом и не завели из-за меня. Все откладывали, когда работа будет поспокойнее, без разъездов.