Елена Ярилина - Любви хрустальный колокольчик

Последние два года не было никаких звонков, я вообще о нем ничего не слышала. Даже Катька ничего о нем не знала. И вот — здрасте пожалуйста! Явился не запылился, и мои обиды сразу ожили, подняли голову, зашипели — ну чистый гадючник! Зачем он появился? Завтра он, видите ли, придет, извольте ожидать! Костюм мой отметил, скажите пожалуйста! Да за все время Павел ни разу не похвалил ни мою внешность, ни манеру вести себя и одеваться. Какой-то он все же не такой был как всегда, словно бы в нем уверенности поубавилось. Или нет? Может быть, вспомнил о детях? Да нет, вряд ли. С чего бы он вдруг обрел отцовские чувства? Пару дежурных вопросов мог бы и в кафе задать. Нет, тут что-то другое, но вот что?

Время до вечера пролетело незаметно. Вот-вот появится Павел. А что же я все-таки надену? Вчерашний костюмчик? Ну нет, повторяться не буду, лучше персиковое платье, этот цвет меня молодит. Очень я буду себя презирать, если сделаю макияж? А собственно говоря, почему презирать? Пусть Павел меня женщиной никогда не считал, но я-то ведь себя уважаю. Стало быть, вперед! Ну, вот я и готова, выгляжу вполне сносно. Теперь буду мыкаться как дурак с мытой шеей.

Зазвонил телефон. Господи, неужели же Павел настолько изменился, что сначала звонит, как и положено воспитанному человеку? Да не может такого быть. Конечно, не может, это и был не он. Трубка буквально взорвалась Лилькиным голосом. Н-да! Давненько Лилька не вываливала на мою голову свои неприятности, видно, время пришло, но как же не вовремя. Хотя как знать, все, что ни делается, — к лучшему. Так и не сумев прорваться сквозь Лилькины истеричные вопли, я рявкнула: «Сейчас приеду!» — и бросила трубку. Невежливо, но объясняться с Лилькой по телефону напрасный труд, все равно ничего не поймешь. Когда Лилька впадает в истерику, то ничего не воспринимает, надо просто быть при ней, делать вид, что слушаешь, кивать, совать в руку стакан с водой. Через какое-то время она устанет, угомонится и можно будет понять, какой трагический пустяк или просто досадное недоразумение вызвали это слезоизвержение. Нет, Лилька не ошибка природы, она добра, покладиста и очень трудолюбива. Обычно из нее веревки можно вить, она с добродушной улыбкой прощает и рискованные шутки, и даже язвительные насмешки: не мои, я Лильку берегу, просто чьи угодно. Но иногда наступает критический момент, какое-то замыкание происходит в Лилькиной голове, она начинает раздражаться, мало-помалу закипает, и тогда держись!

Вот только как с Павлом быть? Оставлю ему записку на двери, сам виноват, если зря прокатится, номер своего телефона он мне никогда не давал, так что предупредить я его не могу. Лильку он знает, ее адрес тоже, так что, если ему так важно встретиться со мной сегодня, пусть приезжает к ней. Хотя Лилька всегда вызывала у Павла брезгливое недоумение. Он мне сам раз сто об этом говорил и не одобрял нашей дружбы.

Первые минуты я очень внимательно слушала подругу. Начала она издалека, стала почему-то рассказывать о своей работе и начальнице. Пока подобралась к главному, снова заводясь и выкрикивая ругательства, и я как-то незаметно для себя мысленно отвлеклась на Павла. Представила себе его самоуверенное лицо и как он подходит к моей двери, жмет на звонок раз, другой. Никто ему не открывает, и вот тут-то он замечает белый язычок записки. Читает ее и… Что он будет делать дальше, домыслить не успела, громкий вопль Лильки вернул меня в реальность:

— Какие же они гады! Сколько же можно?!

Я даже вздрогнула: речь вроде бы шла о ком-то одном, откуда же взялось множественное число этих самых гадов? Я что-то пропустила? Ах, какая разница! Я посмотрела на замолкшую Лильку, подошла, молча обняла ее, и она заплакала совсем тихо и по-детски. Значит, скоро конец. Завершающая фаза у Лильки, о чем бы ни шла речь, всегда звучит как тихая и незлобивая жалоба обиженного ребенка. И почему я не могу вот так взять и выплеснуть все обиды, недоумения, неудачи и вообще все злоключения? Зачем-то все коплю в себе, но ведь стыдно было бы так распускаться, разве нет? Пока я была занята собой, Лилька уже окончательно иссякла и отправилась в ванную умываться. Когда она вернулась, я в очередной раз отметила, что после такого рева у нее ни нос не распух, ни веки не набрякли. Лилька поставила чайник, стала накрывать на стол, а я вспомнила, что оставила в прихожей наш традиционный «Трюфель»: как-то повелось, что после бурных сцен мы с ней всегда пьем чай с маленьким тортом и каждый раз подворачивается именно «Трюфель». Разрезать торт я взялась сама, подруга погрузилась в какие-то свои мысли, очевидно, очень приятные. Даже кончик ее очаровательного, слегка вздернутого носика, предмета моего тайного восхищения и зависти, стал выглядеть радостным. Наконец Лилька заговорила, не поднимая глаз от чашки с чаем, не притрагиваясь к торту, что было более чем странно.