Вера Копейко - Мужчина для сезона метелей

Но однажды, сама не зная почему — да мало ли мы делаем того, что кажется случайным, а на самом деле — по необъяснимой внутренней необходимости, — Гутя открыла шкатулку и высыпала на стол кольца. Она нанизала их на все пальцы и — странное дело — почувствовала, как тревога, не покидавшая ее, отступила.

Гутя покрутила перед собой руками, потом принялась медленно снимать, по одному, словно взвешивая собственные ощущения.

Тревога снова вернулась, когда она сняла последнее кольцо. «Однако», — удивилась Гутя. Теперь уже осознанно выбирала кольца, которые не станут спорить друг с другом. Она надела на оба безымянных пальца по крупному, из перевитых между собой гладких толстых серебряных нитей. Эти парные кольца похожи по структуре на парварду — восточную сладость, которую вместе с этими кольцами привез Сергей из Средней Азии, из Бухары.

На указательный палец левой руки она надела бабушкино, которое Тамара Игнатьевна купила на греческом острове Родос. Оно гладкое, с едва заметным рисунком — очертаниями острова. Указательный палец правой руки украсила похожим, тоже бабушкиным.

— Металлистка, — пробормотала она, но не сняла.

С тех пор без колец Гутя не выходила из дома — без них чувствовала себя раздетой. Они словно создавали защитное поле между ней и остальными.

На покатушки Гутя тоже не собиралась ехать без колец. Жаль, что пропал перстень с борзой, фамильный, его носил Сергей. Она бы его тоже надела на большой палец, не важно, что он мужской. Но он исчез после катастрофы.

Еще раз оглядев себя в зеркале, Гутя открыла галошницу. Ей в руки вывалился Петрушин медвежонок в красно-синих клетчатых штанишках. «Ага-а!» — обрадовалась она, все-таки научила сына убирать свои вещи. Правда, возникает вопрос: куда он их убирает? Но это — задача следующего этапа в воспитании, они пройдут его вместе.

Гутя вызволила полосатого заложника порядка из темноты, остро пахнущей кожей ботинок, теплой затхлостью стелек, сладковатой отдушкой турецкого сапожного крема. Усадила на верхнюю полку стеллажа, рядом с телефоном. Когда сын с Тамарой Игнатьевной вернутся из Москвы, мишка первым встретит его.

Петруша вместе с бабушкой — Тамара Игнатьевна вообще-то ее бабушка, а Петруше приходится прабабушкой — уехал в Москву на неделю. Там живет Полина, Гутина мать и, стало быть, Петрушина бабушка. Но в их семье мужчины не держатся, поэтому нарушен, как говорит Тамара Игнатьевна, функциональный расклад. Сама Гутя называет мать Полиной — между ними разница ровно в девятнадцать лет. Полиной называет ее и Петруша, потому что даже ему ясно, что никакая она не бабушка. Гутя редко называет бабушкой Тамару Игнатьевну, а вот так, как Петруша, ее никто не зовет — праба.

На самом деле это правда — мужчины у Борзовых не задерживаются. Никто ни с кем не разводится — они или погибают, или умирают раньше времени, в общем, покидают этот мир, не насладившись им сполна или до конца. У кого как получится.

Гутин дедушка ушел, когда ее еще не было на свете. Говорят, кто-то напал на него поздно вечером, ударил по голове и сорвал бобровую шапку. В те годы в Вятке это был прибыльный промысел.

Муж Полины, а значит, Гутин отец, служил в ракетных войсках, облучился на учениях и умер, она его почти не помнит.

Муж самой Гути разбился на снегоходе, который ему предложили протестировать для рекламы в местной газете. Он не был журналистом, но его знакомые — а их у него полгорода, знали Серегу Михеева как самого настоящего экстремала. Он ничего не боялся — мог оседлать и укротить любую технику. Он знал о машинах все еще до того, как закончил автодорожный институт. По звуку, по стуку или, как он говорил, по жаркому шепоту в ушко определял, чего хочет машина.

Гутя зашнуровала высокие ботинки, застегнула молнию пуховой куртки, посмотрела на себя в зеркало в последний раз, взяла ключи от «шестерки» и вышла.

Машины медленно тащились по обледенелой дороге. В глаза лезли рекламные щиты, растяжки, которые она не читала раньше — на другой скорости они мелькают, сливаясь в неряшливое цветовое пятно. Они зазывали купить, попробовать, поехать. Они забивали цвета светофоров, давно не мытых. Засмотревшись, Гутя едва не тюкнулась бампером в задок грузовика — он резко затормозил на перекрестке, — выругалась и уставилась на рекламу, которую он катал на себе. Внезапно во рту стало так горько, что Гутя поморщилась и торопливо проглотила слюну.

«Снегоход «Лайф», — читала она. — Выбери его — только он обещает радость жизни!»