Даниэла Стил - Любящая

С этими словами Айво решительно подошел к столу, открыл бутылку бордо, наполнил вином цвета темного граната два бокала, протянул полный бокал Беттине и сказал:

— Все, мисс Дэниелз, я принял решение. Завтра мы идем в оперу и ужинаем в ресторане.

— Я не могу, Айво, — растерянно проговорила Беттина. — Может быть, позже… Как-нибудь в другой раз.

— Нет. Завтра, — Айво искренне улыбнулся. — Дитя мое, ты, верно, забыла, какой завтра день?

Она недоуменно посмотрела на него и сняла бифштексы с плиты.

— Завтра канун Нового Года, и, невзирая ни на что, мы отпразднуем это. Вдвоем.

Он поднял бокал.

— Пусть наступающий год станет годом Беттины Дэниелз! Пусть все поймут, что твоя жизнь не кончилась. Любимая, она только начинается.

Беттина несмело улыбнулась и пригубила вино.

Беттина стояла у окна в полутемной гостиной и наблюдала за неугомонным движением автомобилей по Пятой авеню. С приближением праздника машины шли почти впритирку. Гудели клаксоны, слышался неотчетливый смех и голоса. Беттина ждала, замерев у окна. Ее охватило предчувствие чего-то необыкновенного. Казалось, жизнь начнется сызнова. Айво прав. Она не должна сидеть в четырех стенах.

Странное ощущение возникло, вероятно, оттого, что в ее жизни произошли такие крутые перемены. Теперь она не девочка. Теперь надо самой за все отвечать. Впервые она по-настоящему поняла, что стала совсем взрослой.

Через несколько минут прозвенел звонок в дверь, и ей показались смешными ее мысли о взрослости. Ведь это всего-навсего Айво. Разве в новинку ей пойти с ним в оперу? Беттина побежала открывать дверь. Он стоял на пороге, высокий и красивый, подтянутый и стройный — белоголовый старец, припорошенный снегом. Кремовый шелковый шарф резко контрастировал с черным шерстяным пальто, надетым поверх фрака. Беттина всплеснула руками, отступила на шаг, пропуская гостя, и, как ребенок, захлопала в ладоши.

— Айво, ты неотразим!

— Спасибо, дорогая, ты также, — он нежно улыбался, глядя сверху вниз, как она надевает капюшон темно-синего бархатного пальто, скроенного по образцу одеяния францисканцев. — Ты готова?

Беттина утвердительно кивнула, и он взял ее под руку. Чуть улыбнувшись, она продела руку в белой перчатке за его локоть, и они пошли к дверям. В квартире стояла непривычная тишина. Не стало слуг, которые предупредительно открывали двери, принимали одежду, почтительно кланялись, тут же были готовы прийти на помощь, защитить. От этого мира. От действительности. Беттина рылась в шелковой театральной сумочке, пытаясь найти ключи. Наконец ей это удалось. Она с победной улыбкой взглянула на Айво и заперла дверь.

— Как все переменилось, не правда ли? — в ее голосе была печаль, несмотря на веселую улыбку.

Айво лишь молча кивнул. Он понимал ее огорчение. Правда, когда они спускались в лифте и потом шли к машине, Беттина справилась с печалью и стала, как всегда, говорлива. Водитель терпеливо вел автомобиль в нескончаемом предпраздничном потоке, а Беттина и Айво на заднем сиденье потешались над анекдотами из ее недавней школьной жизни.

— И ты не скучаешь по своим приятелям? — спросил Айво, разом посерьезнев. — Ведь так не бывает.

— Очень даже бывает, — возразила Беттина, тоже отбросив шутливое настроение. — Не появляться в школе мне даже легче. — Она посмотрела на Айво и быстро отвернулась, потому что по его взгляду заметила, что он не понимает ее. — Видишь ли, Айво, отец постарался, чтобы я как можно меньше общалась со сверстниками. Теперь они для меня словно инопланетяне. Я не знаю, о чем с ними говорить, как поддержать беседу. Все их разговоры для меня темный лес. Я для них совершенно чужая.

Слушая Беттину, Айво в который раз про себя отметил, какую высокую цену она заплатила за право называться дочерью Джастина Дэниелза.

— Как же быть, Беттина? — озабоченно спросил Айво, а она лишь серебристо засмеялась в ответ. — Я серьезно. Если ты не находишь общего языка со сверстниками, то с кем же тогда тебе легко и приятно?

Она повернулась к нему, и даже в темноте лимузина Айво увидел, что она улыбается.

— С тобой, — прошептала Беттина, похлопала по его ладони и опять отвернулась.

Странное ощущение пронзило Айво. Он не знал, от волнения это или от страха. Но уж точно, не от сожаления или жалости. Айво корил себя. Ему бы посочувствовать ей, обеспокоиться, озаботиться, а не замирать от возбуждения, которое вдруг завладело им. Ведь это безумие. Даже хуже — стыд. Он старался побороть свое чувство, с улыбкой и очень бережно поглаживая ее по руке в белой перчатке. Когда он обратился к ней, в глазах появилось озорство: