Татьяна Алюшина: В огне аргентинского танго

«Отчего у нас в России такая тяжелая, неприглядная ранняя весна? Кажется, что зима все тянется и тянется и конца ей не будет и края. Вроде уж и морозов нет, но промозгло, тоскливо и неуютно. И эти черные, какие-то сиротские голые ветки деревьев, выпростанные в низкое свинцовое небо, размякшая темная земля… А грязные подтаявшие сугробы, у которых такие острые, льдистые края, словно когтистые лапы издыхающих чудищ, которыми они цепляются за эту мокрую, черную землю и никак не хотят сдаваться?! А холодный, пронизывающий ветер?! Все уныло и так безнадежно, словно ничего хорошего впереди».

Сидя на заднем сиденье машины, откинув голову на подголовник, Лиза смотрела на пролетающий за окном безрадостный пейзаж. Тоскливые, угнетающие мысли так соответствовали ее сегодняшнему настроению.

«Даже самая поздняя осень не вызывает такой тоски, как эта ранняя весна. Может, потому, что осенью еще жива память о недавнем лете и еще горячи воспоминания и звенящая летняя легкость бытия. Да и осень сама красивая с ее багрянцами, взрывом красок, тонкостью какой-то душевной. И потом, как только холодней становится, там и снежок полетел, еще совсем молодой, белый, красивый и радостный. И зиму ждешь в предчувствии праздника, ведь впереди Новый год и всякие снежные развлечения вроде лыж, коньков и снеговиков со снежками. А к весне этот снег, плотно присыпанный городской грязью, реагентами, мусором и собачьими какашками, осточертел уже по горло, и на лыжи ты хорошо если пару раз встал за сезон, коньки так и вовсе с антресолей не доставал за суетой вечной и ленью. И уже скорей бы тепло, а оно никак не наступает, и все новогодние каникулы давно прошли, а впереди единственный и самый большой праздник – лето! А никак – холод, зябкость, черная земля, черные деревья, грязные сугробы, ветер холоднющий и вечная российская тоска…»

Вдруг совершенно неожиданно сквозь низко зависшие тучи, настойчиво предупреждавшие, что вот прямо сейчас непременно хлынет дождь, прорвалось, совсем на чуть-чуть, уже скатывающееся за горизонт солнышко, одним живучим, прощальным, но настойчивым лучиком, который лег Лизе на щеку, согрев, и она улыбнулась и даже пальцами потрогала его теплость на коже.

«Зато солнце уже совсем другое! – оптимистично возразила она своим унылым рассуждениям. – Уже припекающее, высокое и, если выходит, пробивается из-за туч, то сразу чувствуешь, как пригревает! И чего я в негатив-то ухнула? Весна же все-таки! Еще немного, и расцветет все вокруг, и как зазеленеет! Ну в самом деле, чего я раскисла, а?»

Причина имелась, и вполне себе неприятная и грустная, но о ней думать совсем не хотелось. Скорее так: больше уже не хотелось – сколько можно! И так последние два дня Лиза только об этом думала и размышляла – о маленькой девочке Настеньке.

«Хватит», – остановила себя девушка. В голове бесконечно прокручивались мысли о Настюше, о ее сложных родственниках, варианты того, что можно сделать, чтобы разрешить непростую ситуацию на благо ребенка.

«Ну, действительно, хватит! – разозлилась она на себя. – Сколько можно! Ты же уже решила, что делать и какие предпринять шаги, хватит это бесконечно мусолить! Между прочим, ты едешь на большой праздник, и не фиг тащить туда свои и особенно чужие проблемы!»

Да, семейное торжество!

И Лиза разулыбалась, вспомнив виновника большого семейного сбора – любимого деда Антона.

Первое Лизино воспоминание о дедушке – это его большие, теплые, сильные и очень надежные руки. В детстве она была ужасной непоседой, могла день напролет бегать, прыгать, скакать, лазать везде, особенно там, где строго-настрого запрещалось взрослыми, носилась «как оглашенная», по меткому выражению бабушки. Такая необычайная энергичность ребенка, разумеется, весьма сильно напрягала и держала в тонусе окружающих – ну, а как упадет, ушибется, разобьется. Всяческие ужасы, составляющие детский травматизм, предполагались всеми взрослыми после первых же минут общения с неугомонной Лизой.

Родители постоянно находились в готовности «номер один»: хватать, спасать – и вечно ее останавливали, вылавливая из разных труднодоступных мест, куда она умудрялась залезть, осваивая и познавая мир с особым рвением. Своим детским обостренным чутьем ребенок эту настороженность взрослых всегда ощущал, особенно, когда ее брал кто-то на руки и, как правило, удерживал и прижимал к себе гораздо сильней, чем требовалось. И маленькая Лиза, считывая нервозность взрослых, нервничала и напрягалась в ответ.