Светлана Макаренко-Астрикова: Дважды любимый

— Как ушел? Куда? В экспедицию что ли или командировку какую? — полюбопытствовал, неспешно глотая чай, Антон Михайлович.

— Если бы, Па! Нет. К другой женщине. И записку оставил не Инне Сергеевне, а Лильке. Мол, «люблю Вас по — прежнему, будем общаться, но с Вашей мамой никак жить не могу, мы друг друга исчерпали. Колодец души — иллюзия». Спиноза несчастный! Они же с Лилькиной мамой семнадцать лет прожили, их что теперь — выкинуть в окно, эти годы? У Инны Сергеевны сначала сердечный приступ был, а потом она как-то стихла, разом потускнела. Лилька говорит, молчала и молчала, все время Таблетки собирала. Лилька считает, что это их бабушка виновата, Ангелина Петровна. Вам еще чаю, Валерия Павловна? Я налью.

— Сиди, я сама. Но как же это — бабушка? — растерянно и удивленно проговорила Валерия Павловна, вспыхнув щеками и тонкой шеей. — Разве же она желала какого зла им всем? Такого не может быть! Или по недосмотру оставила на виду лекарства какие? — Пар тонкой змейкой взвился над чашкой, обжигая лицо и глаза Валерии Павловны, но она этого не заметила, только чуть поморщилась, отмахнувшись от пара ребром ладони.

— Нет — Девушка качнула головой. — Понимаете, бабушка, мама Инны Сергеевны, у них в церковь ходит. В Никольский собор. И вот она ей все говорила: «Смирись, терпи, прости. Господь испытание посылает тебе и детям!» Ну вот, Инна Сергеевна и смирилась. Замолчала. До ста таблеток. — Наташа, как показалось Валерии Павловне, усмехнулась, немного зло и потерянно. Углы ее губ опустились, не по юношески, резко — вниз, складки щек трагично исказили лицо.

— Девочка, милая моя… — Валерия Павловна глухо кашлянула, нервно перебирая пальцами черенок ложечки. — Ты ведь еще не была влюблена. Нельзя так резко судить. Вот когда полюбишь…

— Я полюблю только один раз. Но всей душой. У меня не будет времени выбирать и перебирать. Это будет единственный раз в жизни, наверное. — серьезно и спокойно проговорила девушка. — Моя Судьба — в музыке. Со мной рядом будет только тот, кто поймет это. И потом, меня непросто любить, Вы же знаете…

— Почему? Ты же у нас такая красавица! — Валерия Павловна улыбнулась, дотронувшись пальцами до тонкого, нервно пульсирующего запястья девушки.

— Нет, при чем здесь это? Я знаю, что я — не урод! — Наташа тоже открыто, обезоруживающе улыбнулась. Улыбка эта, тихо вспыхнувшей, летней зарницей осветила все ее лицо, даже и невидящие, глубокие впадины глаз, слепо распахнутых куда-то вдаль. И тут же погасла. — Не в этом дело. Меня просто нельзя предавать. Со мною рядом нужно быть сильнее всех своих мелких страстей. А таких людей сейчас мало. Вот и Лилькина мать — не исключение!

— Многие из нас слабы. Мы ведь просто люди, а не Боги, пойми, Наташа. Любовь часто единственное, что есть в жизни человека настоящего. Как вспышка молнии она озаряет нас. И, теряя ее, мы часто теряем все, что составляло некогда для нас смысл Бытия. Легко все судить, труднее — все понять, девочка моя! — Лицо Валерии Павловны стало задумчивым.

— Не скажите. Есть ведь вещи и поважнее любви на свете, — негромко вмешался в разговор Антон Михайлович, до тех пор напряженно молчавший. — Дети, совесть, дело, которому служишь. Долг. Очень часто приходится выбирать между всем этим и просто — любовью. Это сложно. А мы часто делаем ошибочный выбор. И только гораздо позже постигаем, что любовь, это еще — не весь мир… — Антон Михайлович вздохнул, скользнув взглядом по фигуре Валерии Павловны. — Уже шесть, а дождь не прекращается, — Как бы некстати произнес он.

— А я — без зонта, и мне пора домой, — весело подхватила учительница и вмиг почему-то стала похожа на расшалившуюся девочку с грустными, взрослыми глазами — Вы меня не проводите?

— Я как раз и думаю над тем, что Вас нужно проводить, хотя бы до стоянки такси, — Антон Михайлович резко, пружинисто поднялся со стула. — Собирайтесь, я перекурю пока.

— Папа, на лестнице холодно! — мягко возразила дочь. — Покурил бы в форточку. Мамы все равно нет.

— Мама такая же, как и ты — все моментально учует носом! — усмехнулся Антон Михайлович, — Да и неохота, чтобы ты кашляла, от этих моих тайных вылазок в форточку.

— Я не снежинка, не растаю. И потом, мне нравится, когда ты куришь. Я люблю запах сигарет. Валерия Павловна, завернуть Вам рулет? Пусть Артем попробует…

— Спасибо. Он у нас большой сладкоежка. Доволен будет. — Валерия Павловна собрала чашки и блюдца в высокую пирамидку, донесла до белой раковины, но как-то слишком поспешно уронила их внутрь. Они раскатились по глубокому эмалированному дну, жалобно дребезжа. Пальцы Валерии Павловны дрогнули. — Прости, сегодня я что-то неловкая такая. Устала, наверное! — Учительница попыталась неуклюже извиниться.