Владимир Лорченков - Свингующие пары

Ну что валет, присоединишься, сказала старшая.

Я оглядел ее придирчиво. Несмотря на возраст, выглядела она еще неплохо. Совсем чуть-чуть живота, который, скорее, списать можно было на несколько родов, чем на лишний вес. Широкие бедра. Талия. Достаточно широкие плечи: видно, и ее не минула нынешняя страсть женщин забираться в спортивные залы с двадцати пяти лет, и проводить там время до пятидесяти, думал с грустью я, забираясь к ним на кровать. Она застыла внизу, глядя на меня, и сжимая в руках свое гигантское вымя. Я поплевал на ладонь, и дал ей полизать пальцы. Она с некоторым недоумением – о, провинция! – подчинилась, а потом вошла в раж. Все это время из-под ее широкой задницы и черного треугольника, – возраст нынче куда легче определить по степени выбритости промежности, ведь лица у них все благодаря косметике и подтяжкам одинаковые, – доносилось хлюпание приливной волны. Это младшая подруга, лишенная сосцов лани, предпочла пожевать снопы хлеба. Очень колосистые снопы, убедился я, проведя рукой там, где соприкасались гибкий язык и скользкая щель. От их скользкости я чуть не кончил.

Попридержи коней, сладкая, сказал я.

Вместо ответа она ухватилась за член и нагнула его к себе, как жестокая мать – голову непокорного сына. Облизала его сверху, а потом всосалась внизу. Меня будто током ударило. Да еще и младшая вдруг решила бросить впадины, и присоединиться к выпуклостям. Ну и ну, подумал я.

По очереди, сказал я.

Первой была старшая, которая, – как она сама сказала, – родила каких-то несколько месяцев назад. Все было достаточно узко, достаточно тихо и достаточно странно: как я понял, гораздо больше сейчас ее волновал телесный верх, нежели натерпевшийся в результате двенадцатичасовых родовых потуг низ. Она была достаточно свободной, но трение создавала: словно старая, но притершаяся вещь. Обувь, которая вам уже по ноге, но еще не разносилась. Я хорошенько пробежался в ней по ступеням, прежде чем понял, что мы попросту теряем время. Она остывала. Так что я выскочил снизу, и вернулся наверх. Уселся ей на грудь и вцепился в волосы. Каждый раз, подавая вперед, я старался придавить ей грудь к ребрам посильнее. И уже через пару минут она извивалась, а на седьмой – я поставил таймер на телефон, чем вызвал прилив радости и смеха как у нее, так и у подружки, – кончила.

Покажись теперь ты, сучка, сказал я младшей.

Она оказалась тощей девицей с маленькой грудью, животом, прилипшим к ребрам, зато выпуклой задницей и плотными ляжками. Зал, подтвердила она мой молчаливый обвиняющий взгляд. Делать нечего, я позволил ляжкам, – этим удавам обхватить меня, и, чувствуя себя великаном джунглей, обвитым толстыми лианами– убийцами, принялся трудиться. Все это время старшая стояла на коленях и сцеживала на лицо младшей, отчего лицо той стало совсем белым и выглядело как после ста извержений. Я встревожился было, а потом вспомнил про суккубов и успокоился.

Что у тебя с лицом, сказала она.

Не обращай внимания, продолжай подмахивать, сказал я.

Я этим и занята, не заметил, сказала она.

Давай, давай, сказал я.

Нравится, спросила она.

Мне нравилось. Как и все тощие женщины, она обладала настоящей дырой-клювом. Брала вас в него и несла себе в гнездо. Да-да, вопреки распространённому мнению о том, что чем толще женщина, тем меньше пальчик она себе может туда сунуть… мифу, который я бы отнес лишь на счет не любознательности и ленности обывателя, которому недосуг проверить. Ни разу у меня не было толстой женщины с узкой дырой.

А у меня было много толстых, много узких, и вообще – пизды у меня всегда было навалом.

Иногда мне казалось – по утрам, – что мне преподносят на серебряном блюде, покрытом куполом, как в приличных, знаете, домах, целую гору женской плоти. Ароматной, горячей, дымящейся. Были там лакомые куски с волосами, вовсе не вызывавшими у меня отвращения. Надо лишь научиться готовить. Свиные уши и волосатый лобок. Просто подержите и то и другое на огне, слыша, как трещат горящие волосы и шипит вытопленный жир, попадая на огонь конфорки. Многолетний опыт наблюдателя, – вызывавший неизменное раздражение у самой узкой женщины в моей жизни, Алисы, – говорил мне, что чем тоще будет женщина, тем более узкой она окажется. Все дело в голоде. Если она тощая, то она голодна, и, стало быть, она жаднее до мяса. Она хочет проглотить член, если, конечно, речь идет о настоящем куске мяса, добротном бифштексе – ну, как, например, мой, – и запихать его в себе в устье, запихать его себе в глотку, запихать его себе в матку. Если бы у дыры было горло, та дыра, чья хозяйка охала и ахала подо мной, просто бы задохнулась. Ах ты потаскушка, подумал я.