Джеймс Делингпоул - Едва замаскированная автобиография

Понимаете, Симона — модель. Не модная модель — такой удачи я лишен, — а рекламная модель: одна из тех миловидных девушек, которых стоят рядом с машинами на автошоу и показывают в улыбке зубы, или маршируют в ярких костюмах на Гран-при, или раздают бесплатные сигареты либо бесплатные рюмки водки на рекламных мероприятиях. Симона в этом преуспела. В результате нам много чего достается бесплатно, мы ходим на такие крутые вечеринки, куда меня могут не пригласить как журналиста, и мы часто проводим время с действительно знаменитыми людьми, общаясь с ними по имени. Что мне нравится.

— Я имела в виду — до этого, — говорит она.

— Да всякие мелочи, — говорю я, чувствуя растущее напряжение. — Какой-то дерьмовый ленч для прессы в Национальной галерее по поводу новых приобретений. Наверно, слышала о Лукасе Кранахе Старшем? Я — нет. Потом ленч с Мариэллой, потом нужно закончить это проклятое книжное обозрение, а я все еще не могу решить, нравится мне книга или нет, потому что…

— Мариэллой Фрострап?

— Угу. Да.

— Ты об этом молчал.

Я чувствую, как краснею, что совершенно несправедливо. Повторяй за мной: мне не за что чувствовать себя виноватым.

— Мы договаривались давным-давно. Наверно, я тогда тебе говорил.

Когда Симона злится, ее глаза темнеют. Как будто в нее вселяется дьявол. Это и происходит сейчас.

— Нет, — выпаливает она.

— Что — нет?

— Нет, ты никогда не говорил мне, что собираешься обедать с Мариэллой Фрострап. Такую вещь я бы запомнила.

— Ты так говоришь об этом, что можно подумать, будто мы забронировали отель, а не договорились пообедать.

— Кто знает.

— Черт подери, ты же сама встречалась с ней. Она не такая. Кроме того, у нее есть приятель.

— Уверена, что это ее никогда не останавливало.

— Как ты можешь быть такой злопамятной. Ты же говоришь об одном из моих друзей.

— Хорошо. Значит, ты на ее стороне против меня?

— Мне тебя просто жаль. Ты совершенно жалкая женщина.

Я наливаю себе еще, умышленно обходя Симону, и скручиваю сигарету. Скручиваю методично, с совершенно напускным спокойствием, обдумывая при этом способ совершенно сокрушить Симону. Идеальный способ — ничего не делать. Больше всего она ненавидит, когда я становлюсь холоден и молчу. Проблема в том, что мой мозг настолько помутился от ярости, что я вряд ли смогу выдержать.

— Вот что происходит, когда я говорю правду, в следующий раз я сначала подумаю, стоит ли, — говорю я.

— Ты и в этот раз не собирался говорить правду.

— Чушь какая. Ты спросила, и я тебе сказал.

— А если бы не спросила, ты никогда и не сказал бы.

— Интересно, а почему бы это? Конечно не потому, что ты со своей жалкой ненадежностью и паранойей обычный ленч со знакомой превратишь в настоящий любовный роман.

— Значит, ты все-таки врал мне.

— Боже, о чем ты? Когда?

— Ты сказал, что давным-давно говорил мне об этом ленче. Теперь ты признаешь, что не говорил, потому что боялся.

Это то, что я ненавижу в спорах: когда кто-то цитирует твои слова и приходится мгновенно вспоминать, действительно ли ты это сказал или это только по их словам ты это сказал. Женщинам этот фокус очень хорошо удается.

— Я сказал, что мне казалось, что я говорил тебе, — говорю я.

— Замечательно. Ты боишься сообщить мне об обычном ленче. Если он такой обычный, как ты сказал, почему ты так разволновался?

— Сдаюсь. Сил больше нет.

— Потому что ты знаешь, что я говорю правду.

— Потому что ты, Симона, как эта проклятая испанская инквизиция. Ты ждешь только одного ответа: «виновен». И ты не остановишься, пока не получишь его.

В таком глупом и бессмысленном духе ссора продолжается почти весь вечер — с коротким перерывом на пиццу и несколько более долгим, когда мы решаем уладить отношения с помощью секса. К несчастью, я так расстроен несправедливостью всей этой истории, так возмущен горячим желанием Симоны излить из себя всю злобу, так напуган очевидностью мотивов, по которым она начала эту ссору, что не могу возбудиться.

В итоге все становится еще хуже. Моя неудача с эрекцией дает Симоне железное — хорошо, желейное — доказательство того, что я ее больше не люблю и думаю только о завтрашнем ленче, который я, бесспорно, собираюсь завершить страстным сексом с Мариэллой Фрострап.

— Если ты так настроен, прекрасно, — говорит Симона. — Проваливай домой и займись онанизмом.

— Спасибо, Симона. Ты, как всегда, полна благожелательности.

— Что? Прошу прошения? Это я должна проявлять благожелательность к тому, для кого я стала настолько не привлекательна, что он не хочет секса со мной?