Эдуард Веркин - Друг-апрель

На два дня. Мало…

Двух дней ему вполне хватит. Апрель, апрель, да здравствует апрель, единственный настоящий друг, самый лучший месяц!

Аксён хлопнул себя по щеке и твердым шагом вышел на крыльцо, половицы незнакомо скрипнули, а ноги продолжали дрожать, немножечко, но все же, так они не дрожали у него уже давно.

– Да ты совсем дурак! – заржал сверху Чугун. – Дурила! Ты что, с головой совсем не дружишь?!

Аксён не услышал.

Он выбрался на улицу и направился к Семиволковым.

Джип. Кажется, они купили новый джип. Наверняка красивый и мощный, яркий, пятно полированной краски на просторах скудного разъезда Ломы…

Не видно. Никакого джипа не видно. Ну, понятно, дядя Федор наверняка загнал машину во двор. Ну и правильно, нечего ей стоять, мало ли какой пьяный тракторист поедет. Нет, последний пьяный тракторист проезжал через Ломы во времена Наполеона, но лучше предусмотреть все.

Джипа нет.

И окна заколочены. Широкими досками. Конечно, заколочены, они ведь только приехали…

Заколоченной была и калитка. Вернее, на замке. Аксён тупо подергал замок, потом пнул ворота.

Так.

Так, значит…

Он пнул ворота сильнее и побежал обратно.

Чугун загорал на крыше, дремал, выпустив на воздух круглый белый живот и синюю грыжу. Аксён достал из колодца ведро воды, подкрался к крыше, размахнулся и плеснул вверх.

– Ах ты!!! – Чугун заорал и подкатился к краю.

– Слезай, сволочь, – сказал Аксён.

– Два раза. – Чугун выжал рубашку и стал вползать выше.

Устроился в стороне от мокрого, достал ножик, вскрыл пивную упаковку. Подцепил язычок банки клыком. Стрельнул пеной, подождал, пока сойдет. Стал пить. Выдул, смял, запустил в Аксёна.

– Ждец! – рыгнул он. – Я с тебя угораю, Аксель! Ты просто все рекорды бьешь…

Аксён слушал.

– Все же знают! Они же дом продали! Еще зимой! И уехали зимой! – Чугун хлопнул в ладоши. – Ты же сам мне про это рассказывал!

Слушал.

– Сам! И просил Тюльке не говорить, не расстраивать его! Не могу!

Чугун смеялся.

Аксён вдруг увидел. Спину Тюльки, плечи, шею, затылок, Тюлька трясся. Было тепло, а он трясся. В больничном халате, повернувшись лицом к стене, Тюлька трясся. И зубы щелкали, громко так. И еще он дышал. Тоже громко.

Или не Тюлька это был…

– Голова-то у тебя ой-ой-ой! – Чугун постучал себя по затылку. – Ты что, на самом деле думал, что она приедет?!

– Слезай, – приказал Аксён. – Слезай, Чугун, поговорим.

– Ромео разозлился! – Чугун сложил руки на груди. – Мама-анархия… Над тобой же все смеются!

– Слезай.

– Ромео, зря копытцами дрыгаешь, она тебя еще зимой ведь послала! Хахеля себе завела, ты же видел! Лошара! Ей плевать на тебя! Да даже не плевать, она тебя вообще не помнит!

Чугун вскрыл второе пиво.

– Да! – Он плеснул в Аксёна пивом. – Да! Никто никогда не придет, урод!

Чугун засмеялся. Он был счастлив, это Аксён услышал совершенно точно.

Неожиданно. Так неожиданно, что он даже не понял. Она перешла в десятый. В восьмилетке не было десятого, только девятый. Девятый, но школу все называли восьмилеткой, так было с сорок третьего, когда она тут и обустроилась. Теперь она ходила через железную дорогу, вернее, ее возил отец.

Она перешла в десятый, а он никуда не перешел.

Он и в прошлом году уже никуда не ходил, у него даже аттестата не получилось, так, только справка, девятый класс он не окончил. Из-за той истории во многом, да и не хотелось ему уже.

Он продолжал ее встречать и из новой школы, целую неделю. Добираться до города стало легче, бабушка ослепла окончательно, на велосипеде ездить уже не могла и отдала его внуку. Древний-предревний «Аист», но на ходу.

Дожидался ее возле старой продуктовой базы. Там была ржавая градирня, она покосилась, но все еще работала, сверху с шумом падала вода, разбивалась, превращалась в косые радуги, возле них он ее и дожидался. Сидел на камне, курил, чувствуя равномерно расползающийся от воды холод, берущий за шею.

Она была рада ему. Пришла дурацкая мода на портфели, она ходила с коричневым блестящим, таскать его было очень неудобно, но Аксён терпел.

Так продолжалось неделю. Потом Ульяна сказала, что это глупо – встречать ее. Гонять каждый день за кучу километров, чтобы потом проводить до дому. Тут всего-то ничего – двадцать минут не самого быстрого шага. Глупо. Зачем время тратить?

Он сказал, что не глупо и ему нравится ездить, и встречать, и тратить время, делать-то все равно нечего. Ульяна промолчала, и они пошли. Через парк, через булочную, короткой дорогой, по Советской, до дома. Она даже пригласила его к себе, ей дали фильм, что-то про дикарей. Устроились на диване, грызли тыквенные семечки и смотрели. Аксён чувствовал, что что-то не то, она редко смотрела на экран, на него не смотрела вообще, а все больше куда-то мимо, то в стену, то в потолок. Через двадцать минут он вспомнил, естественно, про одно неотложное дело. Чмокнул ее в щеку и выскочил.