Эрик Сигал - Сценарий счастья

— При одном условии, — предупредил я, — в промежутке я свожу тебя на ужин.

— Это не условие, это удовольствие. Когда встречаемся?

— В семь часов в вестибюле отеля.

— Отлично. Как мне одеться?

— Во что-нибудь красивое, — нашелся я. — До встречи.

Она помахала мне рукой и нырнула в толпу воздыхателей, чтобы в сопровождении своей свиты проследовать домой.

Когда мы встретились вечером, я не сразу понял, что, собственно, она изменила в своем одеянии. При ближайшем рассмотрении я заметил, что джинсы на ней были не синие, а черные, маечка — без логотипа и несколько более обтягивающая, чем всегда. А кроме того, она была при драгоценностях — тоже на свой лад: на ней было небольшое жемчужное ожерелье.

Моя «элегантность» была подчеркнута только что купленным в «Галери Лафайетт» голубым свитером.

Расцеловав меня в обе щеки, она немедленно спросила, не забыл ли я о домашнем задании. В ответ я показал на свою дорожную сумку, давая понять, что у меня в ней не белье для прачечной.

Выходя на улицу, она небрежно бросила:

— Я договорилась в отеле «Лютеция».

— Прошу прощения, — возмутился я, желая отстоять свою независимость, — но я зарезервировал нам столик в «Ле Пти Зэнк». Я же тебе говорил, это…

— Мэтью, одно другого не исключает. С отелем я договорилась только относительно рояля.

Как? Самое элегантное заведение во всей округе! Я не знал, чувствовать ли себя польщенным или негодовать. Поэтому решил не спешить с выводами и, взяв Сильвию под руку, зашагал к бульвару Распай.

Однако к тому моменту, как мы вошли в роскошное фойе отеля, мне уже сделалось не по себе. А войдя в гигантский танцевальный зал с высоченными потолками и множеством зеркал на стенах, я и вовсе был раздавлен. В дальнем конце зала стоял царственный рояль с поднятой крышкой.

— Ты и публику заказала? — попытался я пошутить.

— Не глупи. Я и этот зал не «заказывала».

— То есть мы здесь незаконно?

— Отнюдь. Я всего лишь позвонила менеджеру отеля и очень вежливо попросила у него разрешения прийти поиграть. Стоило ему услышать, кто ты такой, как он моментально согласился.

— А кто я такой?

— Талантливый пианист, который по контракту с «Медсин Интернасьональ» скоро уедет в такую глушь, что будет за тысячи миль до ближайшего инструмента. Он был потрясен твоим самопожертвованием.

Мое настроение сменилось с минорного на мажорное. И я понял, что мне оказана большая честь. Мне вдруг захотелось извлечь из этого инструмента все, на что он годен. И на что годен я.

Рядом на столике была приготовлена бутылка белого вина и два бокала.

— Тоже твоих рук дело? — спросил я. Она покачала головой и заметила:

— Там, кажется, карточка приложена. Я открыл конверт и прочел:

«Милые медики!

Желаю вам приятного музыкального вечера. Знайте, что люди всегда и везде восхищаются вашим стремлением нести добро несчастным мира сего.

Счастливой поездки вам обоим.

Луи Бержерон, менеджер».

— Сильвия, что ты ему наговорила? Что я — Альберт Швейцер?

Она рассмеялась.

— А почему ты думаешь, что ты хуже?

— Сейчас узнаешь.

Я сел и пробежал пальцами по клавиатуре. Звук вроде неплохой.

— Ого! — оценил я. — Только что настроили!

Моя единственная слушательница удобно устроилась в кресле, и я стал играть. Для начала я выбрал Прелюдию Баха № 21 си-бемоль-минор, внешне совсем несложную вещицу. Это хорошая пьеса, чтобы разогреть пальцы и не наврать. На протяжении всей вещи, за исключением четырех тактов, никаких аккордов, только одна нота для каждой руки. Но насколько это выверенная нота!

Сначала, тронув клавиши, я ощутил душевный трепет. Я почти три недели не играл всерьез и сейчас испытывал томительное нетерпение воссоединиться с музыкой. Я и не подозревал до этого момента, какое большое место она занимает в моей жизни.

По мере того как я переходил от одной пьесы к другой, я все больше отдалялся от своего физического местонахождения и сливался с самой музыкой.

Никакой программы заранее я не продумывал. Просто дал рукам слушаться веления сердца. А в тот момент моя душа пожелала до-минорной Сонаты Моцарта, соч. 457 по каталогу Кёзеля. С ощущением аллегро мольто не только в музыке, но и в душе я с чувством заиграл октавы, решительно задающие настрой всей пьесе.

Я был настолько загипнотизирован музыкой, что совершенно забыл о Сильвии. Я все меньше ощущал себя исполнителем и все больше — слушателем, внимающим чьей-то игре.