Ольрика Хан: Пока Майдан не разлучит нас

Хорошо, что были эти три года. Хорошо, что нужно было терпеть и ждать. Хорошо, что было время поверить. Хорошо. Теперь нет никаких сомнений. «В горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас».

Вообще-то, оглядываясь на нашу жизнь в Колорадо, хочется себя одернуть: на самом деле все было не так плохо. Работа на горнолыжном курорте не приносила денег, но зато давала возможность спускаться с гор. Лешке пропуск на подъемник полагался бесплатный, мне с огромной студенческой скидкой. Когда мои свободные дни совпадали с его выходными, мы наслаждались горным раем. Почти как те буржуи, что сновали мимо нас в красивых разноцветных курточках и умопомрачительных шлемах.

У нас таких нарядов не было. И я, и Лешка катались в старых куртках, привезенных из Украины. У Лешки были черные горнолыжные штаны, сшитые когда-то его мамой. Были даже ботинки и лыжи – тоже из той, доамериканской, жизни. У меня не было ничего – ни штанов, ни ботинок, ни лыж, ни даже умения всем этим добром пользоваться.

Взвесив плюсы и минусы ситуации – все равно ничего не умею – решила: буду сноубордистом. В местном стоковом магазине были приобретены штаны, ботинки, шлем и сноуборд – все вместе долларов за двести. Огромные для нас деньги, но философия была проста: жизнь одна, и ею нужно наслаждаться.

Наслаждаться жизнью на горе́ в свободное от работы время было нетрудно. Катались мы обычно в рабочие дни, так что людей было немного. Сорок минут автобусом по невероятно красивой горной дороге, и мы наверху. Скрипящий подъемник, слепящее солнце, кусающий щеки мороз и тишина. Абсолютная горная тишина. Жмурюсь. Вот оно – счастье.

Хотя счастье подъемника далось мне не сразу. Сначала был госпиталь, которому предшествовал бугель. Я цеплялась в него своими негорнолыжными варежками, и он честно пытался тащить мое тело в горную высь. Тело сопротивлялось. Сейчас даже теоретически мне трудно понять, как я всякий раз я оказывалась упавшей. Мне было стыдно: вокруг разноцветная шпана выделывает горнолыжные выкрутасы, а на их пути, мешая спускаться, ползаю я.

Задача отползти от бугеля и, не отстегивая сноуборда, снова стать на ноги, была неподъемной. Толстый червяк с пристегнутыми к доске ногами – такой я виделась себя глазами колорадских подростков, со свистом пролетающих мимо меня. Было обидно. Хотелось быть изящной, изворотливой и, как они, легко двигая попой, красиво выкручивать повороты вниз. А вместо этого я, всхлипывая, ползала по снегу, ожидая, пока на своих чудо-лыжах подоспеет Лешка и поможет мне снова обрести человеческий облик.

Лешка всегда был нарочито дружелюбен. Как Чип и Дейл, он спешил на помощь, устанавливая со мной связь с помощью рации.

– Медведь вызывает Белку! Медведь вызывает Белку!

Это наш позывной. Лежа в очередном сугробе с выкрученными набекрень ногами, я, задыхаясь от злости, пытаюсь вытащить из кармана застрявший там аппарат. С трудом нащупав нужную кнопку, хриплю:

– Белка слушает! Белка в сугробе!

Теряя надежду, отбрасываю аппарат и тут же вижу: откуда-то сверху красивыми зигзагами несется Медведь с радостной готовностью вытащить меня из любого катаклизма.

Злило меня Лешкино унизительное дружелюбие невероятно. Хотелось стукнуть его сноубордом, чтобы он свалился в сугроб и тоже пополз. Но стукнуть я не могла. Для этого нужно было обрести равновесие, а как раз это мне и было не под силу. Поэтому я кричала. Безжалостно я бросала ему в лицо все: свой лишний вес, свою неповоротливость, свое упрямство и тупость. Все лепилось в снежный ком и летело в голову этому негодяю, умеющему – вжик-вжик – выписывать лыжные пируэты. Негодяй покорно соглашался – да, конечно, во всем был виноват он…

И вот однажды я решила ему доказать. Уселась на подъемник покруче, поднялась повыше, не свалилась – о чудо! – при высадке на вершине и, воодушевленная достигнутым, бесстрашно рванула вниз – вслед за стайкой несущихся к подножию горы сноубордистов.

Те несколько секунд, что я мчалась за ними, были прекрасны. Деревья, подростки и их разноцветные шапочки проносились мимо, как на ускоренной прокрутке голливудского кино… Потом я взлетела. До сих пор вижу этот полет: облака, солнце, застывшие лица… Все как в том же кино, темп которого вдруг стал вялым-вялым… А потом треск. Это, кажется, лопнула моя голова, разлетевшись от удара о заснеженную землю. Но нет. Голову спасает шлем. Ногам везет меньше. Пристегнутые к доске, они изворачиваются, и в одной из них от ужаса застывает кровь. Образовывается то, что называется тромбом. Засел он у меня под коленкой, и я не сразу поняла, что же там так болит.