Ольга Карпович - Навсегда

– Дрянь, дрянь, ты, мерзавец, тебе там хорошо, а мне сколько, сколько здесь еще торчать? За что ты так со мной поступил, сволочь, за что-о-о?

И потом был апогей моего крика, это мое фирменное «за что», тут я обычно ничком падала на кровать, немедленно волны уплывающего куда-то от меня паркета раздвигались, и оттуда появлялась заплаканная мать, всегда с укором во взоре и шприцем снотворного на изготовку. За сорок дней я потеряла треть своего веса, почти уже вставать не могла, впрочем, это было и к лучшему: чем быстрее таяли мои силы, тем отчетливее и притягательнее для меня становился мой конец.

Я хотела к нему, к нему, где бы он ни был, в аду или раю, все равно, но только к нему. К своему возлюбленному человеку. Я была уверена, что Аллауди не мог оставить меня просто так. Я верила, что, где бы он ни был, он думает обо мне и о своей матери, о двух единственных женщинах, которых в своем земном обиталище он любил безмерно.

В том, что он действительно любил меня, любил преданно, бескорыстно, страстно, я убедилась позже, уже читая его письма ко мне, которые он озаглавил «моей будущей жене». Я нашла их спустя три месяца после его гибели, он писал мне их целый год, стесняясь самого себя и не отправляя. Мне повезло, что он так любил меня, это часть души, желтая от времени, но еще живая, досталась мне.

Саша поморщилась и тихонько застонала. Марина Григорьевна вздрогнула, склонилась над постелью, но лицо девушки уже разгладилось, снова стало спокойным, отрешенным. Марина Григорьевна дотронулась дрожащими пальцами до щеки дочери, погладила, отвела неловко упавшую прядь волос. Девушка все еще не приходила в себя. И Марина Григорьевна продолжила рассказ:

– После того как я вышла из больницы, у меня внезапно появился смысл жизни. Я бешено, до кровавых мальчиков в глазах, хотела отомстить тем выродкам, что отняли у меня любимого. В милиции одуревший от безделья следователь лишь пожал плечами: «Ваше дело типичный висяк, найти троих случайных грабителей, которых вы даже в лицо не запомнили, практически невозможно, чего вы от нас хотите?»

Это было самое начало девяностых, бандитские разборки случались чуть не каждую неделю, и у ментов хватало забот и без моего так называемого «висяка». Правда, когда я уже выходила из отделения, меня поманил пальцем один блюститель порядка. Сейчас я не помню его фамилии, помню лишь, что он был похож на жадную крысу, жадную до самозабвения. Крыса намекнул мне, что за хорошую плату он найдет для меня тех, кому я так яростно мечтала отомстить. Вернее, выяснит, где я смогу их найти. Большего он не обещал, но большее мне было и не нужно. Я продала все, что у меня было – все драгоценности, машину, еще немного заняла, – и отнесла ему мзду. И через несколько недель он назвал мне адрес – там был какой-то подвал, место тусовки районной неблагополучной молодежи. Через друзей я разжилась оружием – новеньким «макаровым» – и, все еще хромая, еле ковыляющая, отправилась мстить. Да, я оказалась не только живучей, но и очень дерзкой, практически сумасшедшей…

Я нашла их там, в провонявшем мочой и химическим яблочным запахом подвале. Их было двое. Третьего, как они рассказали мне, уже успели поймать с поличным на месте какой-то мелкой кражи. Опустившиеся наркоманы, сидевшие на «винте», – вот кем оказались мистические злодеи, чью смерть я так явственно предвкушала, почти чувствовала губами и пальцами. Совсем молодые, едва за двадцать, несчастные больные животные, проторчавшие мозги и душу, готовые убить родную мать ради очередной дозы.

Я смотрела на них, пресмыкающихся передо мной, и понимала, что не смогу застрелить их. Наказать их сильнее, чем они сами себя наказали, было не в моих силах. Мой любимый погиб как праведник, он и в предсмертной икоте остался человеком. Этим же быстрая смерть принесла бы лишь облегчение, стала бы актом милосердия с моей стороны. Оставить их жить такими – вот это и было бы настоящей жестокостью. Я ушла оттуда, лишь пару раз выстрелив обоим по ногам. Я не обернулась, знала, что они останутся живы, и, сколько им еще осталось бродить исколотыми тенями по земле, столько они и будут хромать. Так же, как хромаю я.

Теперь ты знаешь настоящую причину моего увечья. Вовсе не сложный перелом сделал меня хромой.

Что же дальше? Я осталась жить, искалеченная, постаревшая, лишенная даже мечты о сладостной мести. С балетной карьерой было, конечно, покончено, но со временем мне удалось стать хореографом, вести балетные классы у детей. Впрочем, это ты все знаешь.