Исай Калашников - Последнее отступление

И певца и гармониста окружили солдаты. Артем, протискавшись, узнал в гармонисте Карпушку Ласточкина, окликнул его. Карпуша передал гармонь товарищу, и они спустились с насыпи в лесок, сели на валежину.

— Куда едете? На фронт? — спросил Артем.

— На фронт… — вздохнул Карпушка. — Страда на носу, а тут… Ты чем занимаешься?

— Моряком заделался, — усмехнулся Артем.

— Наших парней, мужиков, которые помоложе, всех забрали. Черт те что деется… Клима пожгли у нас, лавку купиративную. — Карпушка, рассказывая о деревенских новостях, хмурился, ломал в пальцах сухую ветку, и она щелкала, как выстрелы из нагана.

— Павел Сидорович как? Дочка его при нем?

— Он на месте, а дочка с нами в город приехала… Артем, ты к начальству приближен был, грамотен, скажи мне: выдюжим или сломят нас? Силища, есть слух, агромадная прет.

Зазвонил судовой колокол. Артем поднялся, протянул Карпушке руку. Тот смотрел ему в глаза с такой надеждой, будто от Артема зависело, устоят или падут Советы. Но Артем и сам все чаще, все тревожнее думал о том же самом, что и Карпушка и думы его не были радостными. Красные сдают город за городом, отступают и отступают, конца этому не видится, однако должен же быть конец. Какой?

— Чего молчишь-то?

— Как тебе сказать… Не может того быть, Карпушка, чтобы они верх взяли. Зря, что ли, столько народу поубито, столько крови людской выпущено! После такого завернуть назад — нет, не получится. В это я крепко верю, Карпушка.

— А Федька, когда в город везли, всю дорогу пел: хана красным.

— Федька наговорит! Его тоже забрили?

— Забрили. Только показал в деревню нос — прищучили. Дорогой хотел смотаться, но я отговорил.

Красногвардейцы начинали работу. С насыпи Артема окликнул Яшка:

— Шагай сюда, работать будем!

— Увидишь кого из наших — кланяйся! — сказал Артем и торопливо побежал к берегу.

Через несколько минут эшелон ушел дальше. Солдаты стояли в дверях, махали руками, что-то кричали, и среди множества незнакомых лиц Артем на минуту увидел лицо Карпушки.

Погрузка ледокола продолжалась до позднего вечера. Перед заходом солнца ветер стих, Байкал успокоился, и «Ангара» подошла к причалу. С берега на борт перебросили доски и стали вкатывать на палубу пушки. Андраш Ранаи стоял у борта, командовал:

— Раз-два! Раз-два!

Доски скрипели и прогибались. Когда пушка была на середине, одна доска затрещала, сломалась. Пушка завалилась набок, чуть не столкнув Артема и Яшку в воду. Маленький австриец Курт Шиллер не успел убрать руку, и ему размозжило пальцы.

— На станцию Танхой пришел санитарный поезд. Кто отвезет туда товарища? — спросил Андраш Ронаи.

— Я повезу, — отозвался Яшка.

— Свой пулемет устанавливай. Ты? — Ронаи ткнул пальцем в грудь Артема.

Артем запряг лошадь в крестьянскую двуколку и погнал к огням Танхоя в ту сторону, откуда время от времени доносились звуки дальних пушечных выстрелов. До станции было недалеко. Через полчаса они подъехали к маленькому станционному зданию. На всех путях стояли вагоны, мелькали огни, в стороне от путей прямо на земле сидели, лежали люди, одни сладко храпели, другие о чем-то степенно и деловито разговаривали, третьи весело хохотали, и словно не было на свете никакой войны, словно не этим людям придется завтра, послезавтра, корчась в муках, умирать на кремнистых прибайкальских склонах. Артема очень удивило, что у него никто не спросил пропуска, никто не остановил. Ныряя под вагоном, Артем разыскал санитарный поезд, провел к нему Курта, мужественно выносившего боль, поддерживая его под руку, помог подняться в вагон. Но попали они, видимо, не туда, куда следовало. Вагон был жилым, на столиках стояли бутылки с молоком, лежал хлеб, омули. Девушки в белых халатах и просто в платьях ужинали. От первого столика поднялся светловолосый мужчина в солдатской гимнастерке и суконных брюках, коротко взглянул на руку Курта, приказал:

— Девушки, отведите раненого в четвертый вагон. — Сдернув с крючка халат, он начал его натягивать.

Прощаясь с Артемом, Курт вымученно улыбнулся.

В тамбуре Артему пришлось посторониться: в вагон поднимались санитарки. Он прижался спиной к стенке да так и замер, не веря своим глазам. Перед ним остановилась Нина — в белом платочке, надвинутом на самые брови, в белом халате, чудная какая-то, на себя не похожая. В ее глазах всплеснулась, как волна на солнце, радость, к щекам прилила густая краска. Они стояли и смотрели друг на друга и молчали.