Исай Калашников - Последнее отступление

За дверями кабинета ждет встречи бывший полковник Чугуев. Совет отстранил его от командования. Правильно ли это? В гарнизоне орудует враг — кто он? Чугуев? А почему бы и нет. Но может быть, и не он. Полковника Серов не вызывал, сам пришел — зачем?

Серов повернулся от окна, быстро прошел к двери, пригласил Чугуева войти.

— Я все отдавал армии, воевал, пролил кровь за землю своих отцов. — Чугуев был возбужден, но старался сдерживаться, и это ему удавалось, лишь временами в голосе прорывалась хрипота. — Я не разбираюсь и не имею желания разбираться в тонкостях вашей игры. Но вот что мне не понятно. Вы много говорите о свободе совести, личности и прочих красивых вещах и в то же самое время лишаете человека права заниматься тем, чем он всю жизнь занимался. И почему? Да только потому, что человек не принадлежит вашей партии.

— А кому он принадлежит, этот человек? Или вы считаете, что это нам безразлично?

— Безразлично вам или не безразлично, не мое дело. Я солдат, а дело солдата — защищать свою страну, свой народ.

— Не надо громких слов, — попросил Серов. — Скажите, вы оставите солдата в охранении, если он не знает пароля?

— Конечно, нет.

— А чего хотите от нас? Вы — часовой, не знающий пароля, и в этом все дело.

Чугуев помолчал, наморщив лоб, не очень уверенно сказал:

— Пароль, мне кажется, я знаю. Вы отстранили меня по другим соображениям.

— По каким же?

— Вы подозреваете меня…. — Чугуев слегка запнулся, ноздри его горбатого носа побелели, — что я могу нанести удар в спину. Так?

Прямота Чугуева располагала к себе. Серову захотелось сказать бывшему полковнику, что он отстранен не из-за подозрения в измене, а из простой предосторожности и как только все войдет в свое русло, Совет, очевидно, решит, где лучше использовать его воинский опыт. Но поскольку на самом деле все обстояло сложнее — логика подсказывала, что Чугуеву, больше чем кому бы то ни было, не по душе новые порядки в армии, и естественно ждать от него действий, направленных против тех, кто утверждает эти порядки, — поскольку все было очень не просто и сглаживать разговор значило уходить от него, Серов, преодолевая отвращение к слову «подозрение», сказал:

— Подозреваем? Да, это так.

— Что же… Спасибо за откровенность, но… — Чугуев поднялся, надел фуражку, непроизвольным движением поправил ее. — Впрочем, до свидания…

Повернулся, пошел. Спину туго обтягивала пропотевшая на лопатках, выгоревшая гимнастерка.

— Подождите, пожалуйста. Я сказал не все. Садитесь.

Машинально, не глядя, Серов оторвал угол газеты, свернул папироску. Все делал медленно, выгадывая время. Да, он сказал ему не все, но и не все решил для себя. Не может он, не имеет права так вот оттолкнуть человека. Если он не враг — станет врагом. А если враг? Сердце не верит в подлость этого человека с прямым и твердым взглядом, но можно ли в таких случаях полагаться на сердце: не подведет ли оно?

— Поймите наше положение. На востоке — Семенов, на западе — чехи, здесь — недобитая контрреволюция, и слишком много зависит от людей, в чьих руках оружие… — Серов оборвал себя, поняв, что он говорит не совсем то, что нужно, помолчав, твердо закончил: — Верят вам солдаты — поверили и мы.

— Спасибо, — просто, как должное, принял это Чугуев. — Я не заставлю вас раскаяться.

— К вам мы назначим комиссара.

— А кто будет комиссаром?

— Стрежельбицкого или Черепанова…

— Пожалуйста… Но если можно, не Стрежельбицкого.

— Почему?

— Его не любят солдаты.

— Посмотрим. Пошлите их ко мне.

«Не любят солдаты»… Фраза, брошенная Чугуевым, засела в голове, и Серов все время помнил о ней во время разговора с Черепановым и Стрежельбицким.

Грубое, непривлекательное лицо Черепанова было пасмурным, большие костистые руки сжаты в кулаки. Стрежельбицкий курил, щурился от дыма, изредка бросал на Серова настороженно-тревожные взгляды.

— Скажите, в день мятежа все солдаты были на месте? — спросил Серов.

Стрежельбицкий затянулся, выпустил густое облако дыма. На минуту его лица не стало видно.

— Одно подразделение выходило на учение, — ответил он, — остальные гарнизон не покидали.

— Кто проводил учения?

— Я проводил, товарищ Серов. А что?

— Где вы были?

— В окрестностях города, у Лысой горы.

— Солдаты были вооружены?

— Да, конечно.

Стрежельбицкий растер в пепельнице папироску, его пальцы едва заметно дрожали.

Под взглядом Серова он подался вперед, навалился на стол грудью, вполголоса сказал: