Дмитрий Притула - Ноль три

Мне очерки понравились. Ну, то есть когда я читал первый очерк — о Сухинове, — я ничего не понимал, было какое-то шелестение в голове: то есть меня заливало умиление, до слез, не скрою, думал ли я когда-то, что вот этот мальчик, которого я лепил своими руками, будет печататься. О! Как мы сентиментальны, когда речь идет о наших детях и учениках. Ну, все как есть. Имя, фамилия, дарственная надпись — дорогому учителю и так далее.

Это если я так обрадовался, то как же были счастливы Андрей и Вера, его мать. Андрей рассказывал, что он принес журналы домой, положил их на пол, раскрыл свою публикацию, и катался по полу, обезумев от счастья.

А Вера, увидев его имя в журнале, села на диван и весь вечер молча проплакала.

Ну, о Сухинове я мало что знал, а вот о Каховском некоторое представление имел (кроме современных книг по декабризму, у меня есть Щеголев и Модзалевский, Андрей ими, собственно, и пользовался). И я перечитал очерк взглядом как бы посторонним, и он мне снова понравился. Я бы сказал, там было геройство под сурдинку — без хрестоматийных цитат и громогласных оценок. Герой, конечно, был немного выпрямлен (и то сказать, не двадцатые же годы на дворе). Но чего не было, так это спекулятивного оттеночка. Вот это точно. То есть вполне достойная работа.

Конечно, когда двадцатилетнего человека печатают в общесоюзном журнале, он шалеет от удачи. Как иначе. Ну и, разумеется, удачу мы не выпустим из рук. Как осуждать молодость за то, что она нетерпелива? Это для нее естественно, простите великодушно.

Словом, Андрей решил написать повесть о Каховском. У него даже была идея исторической справедливости: о Каховском почти ничего не пишется, словно бы он не герой и словно бы Николай его не вешал. И опять молодец мальчик — у него благородные порывы.

— Ты, Андрюша, не торопись. Давай разберемся по порядку. Тебя прежняя общая мысль устраивает?

— Устраивает. В общих, конечно, чертах.

Тут я попытаюсь пуститься в некоторые рассуждения об истории. О! Рассуждения дилетанта — страшное дело. Ну да ладно. Утешаюсь тем, что по декабризму я читал если и не все, то все-таки немало. И потому некую простейшую мысль отработал за много лет чтения, держусь за нее (а дилетант, сколько я заметил, очень и очень держится за мысль, которую считает собственной) и сумел внушить ее Андрею.

Словом, это соображение о месте маленького (или среднего, ближе к маленькому) человека в истории.

Все понятно, политику делают политики, маленький же человек, ввязавшись в политику, тоже расплачивается здоровьем, судьбой, жизнью. Но тут есть некоторая разница: политик, если он политик серьезный, всегда знает об опасности и согласен платить за поражение — не отступаясь и не подличая, если он при этом герой.

Маленький же человек (или средний, ближе к маленькому) знает лишь небольшой клочок этой игры, правила ее для него довольно туманны, платит же он не за известный ему клочок, но за всю игру.

Политик без маленького человека — говорливый пузырь, демагог. Маленький человек без политика — молекула, разовый функционер либо хулиган. Он даже не ведает, отчего его тянет поскандалить в общественном транспорте, поколотить жену, напиться и устроить на кухне скандал.

Это общее соображение. А вот конкретное. Рылеев и без Каховского оставался бы Рылеевым. Каховский же без Рылеева — ничто, нищий дворянин, изгой, истерик.

Никого никогда не интересовало бы, какой у Каховского был характер, если бы не Рылеев. Каховский мог, конечно, бунтовать, когда в нем ворочалась гордыня — он, видите ли, не хочет быть кинжалом, ступенькой, средством — а только был он именно кинжалом, ступенькой, именно средством.

Заплатил по самой высокой ставке, однако и награду получил высшую: прошло более полутора веков, а какой-то паренек в тихой провинции ломает себе голову, душу смущает загадкой — а каков он был, маленький этот человек, повешенный на кронверке Петропавловской крепости.

И от того, как поймет паренек этого повешенного, достанет ли отваги все додумать до конца, многое зависит в жизни этого паренька.

— Скажи, Андрюша, как ты относишься к Каховскому? Любишь его? Восхищаешься? Ненавидишь?

— У меня сложное отношение. Любви, пожалуй, нет. Характер у него, надо сказать, был дурной. Мне кажется, я нашел ключ к пониманию Каховского. Вот это несоответствие внешности и характера. Помните его портрет? Такой тихий красавец. А характер болезненный, с резкими взрывами гнева и отчаяния. Он не выговаривал букву эль. Вместо Ельна — Ейна, вместо «плакать» — «пьякать». Сегодня тихий красавец может пьякать, а завтра — убивать.