Ален Роб-Грийе - Встреча [= Свидание]

Справа от меня — настежь распахнутая дверь. Наверняка мальчик из этого дома. Однако внутри нигде не заметно ни огонька: ни в подъезде, ни на этажах. Беру на руки тело мальчика. Он непомерно худой, легкий как перышко.

В неясном свете ближайшего фонаря мне лучше видно его лицо: никаких явных увечий, он спокоен и красив, но невероятно бледен. Видимо, стукнулся затылком о камень и оглушен ударом. Но ведь он упал вниз лицом руками вперед. Значит, головой земли не коснулся.

Переступаю порог дома с моей хрупкой ношей на руках. Осторожно продвигаюсь по длинному коридору, идущему перпендикулярно улице. Вокруг темно и тихо.

Не наткнувшись ни на какой другой выход — внутреннюю дверь или боковой коридор, — упираюсь в деревянную лестницу. Мне чудится слабый свет на втором этаже. Поднимаюсь медленно, потому что боюсь споткнуться или задеть какое-нибудь невидимое препятствие ногами или головой мальчонки, до сих пор не пришедшего в себя.

На площадку второго этажа выходят две двери. Одна заперта, другая приоткрыта. Оттуда брезжит мутное сияние. Толкаю дверь коленом и вхожу в просторную комнату с двумя окнами на улицу.

Освещения здесь никакого. Только лучи фонарей, проникающие снаружи, поскольку нет штор, но этого все же достаточно, чтобы я смог различить очертания предметов: стола светлого дерева, трех-четырех разрозненных стульев с более или менее продавленными сиденьями, широкой железной кровати и огромного количества чемоданов всяческих форм и размеров.

На кровати — тюфяк, но ни простыни, ни одеяла нет. Чрезвычайно осторожно опускаю ребенка на грубое ложе. Он по-прежнему без сознания, без малейшего признака жизни, если не считать еле слышного дыхания. Пульс едва различим. Но все еще распахнутые большие глаза блестят в темноте.

Ищу взглядом кнопку, выключатель или какой-либо источник света. Ничего подобного не обнаруживаю. Замечаю, что в комнате нет ни одной лампы — ни плафона, ни абажура, ни просто электрической лампочки.

Я опять на лестничной площадке, зову кого-нибудь — сначала вполголоса, потом громче. До моего слуха в ответ не доносится ни единого звука. Весь дом целиком погружен в полную тишину и как будто заброшен. Что делать — не знаю. Да и сам я заброшен куда-то вне времени.

Внезапно осенившая мысль возвращает меня к окнам комнаты: куда мчался ребенок? Он перебегал улицу по прямой — с одной стороны на другую. Тогда, может быть, он живет напротив.

Но там домов нет, только длинная кирпичная стена, а в ней никаких видимых проемов. Чуть левее — кривая изгородь. Вновь выхожу на лестничную площадку и кричу — все так же безрезультатно. Слышу стук собственного сердца. На сей раз меня охватывает ощущение, что время окончательно остановилось.

Негромкий треск, раздавшийся в комнате, напоминает мне о моем больном. Не дойдя двух шагов до кровати, я в изумлении инстинктивно отшатываюсь: мальчик лежит точно в такой же позе, как и несколько минут назад, но теперь на груди у него — огромное распятие, закрывающее его от плеч до пояса: крест из темного дерева с серебряным Иисусом.

Оглядываюсь по сторонам. Никого, кроме лежащего мальчика. Сначала думаю, что, вероятно, он сам и устроил этот мрачный спектакль: притворяется, что в обмороке, а когда я отворачиваюсь — встает. Наклоняюсь к нему совсем близко: черты лица неподвижны, как у восковой куклы, и цвет кожи такой же бледный. Словно мраморное надгробие.

В это мгновение я поднимаю голову и убеждаюсь в присутствии второго ребенка: маленькая девочка лет семи-восьми неподвижно стоит в дверях на пороге комнаты. Она пристально смотрит на меня.

Откуда она взялась? Как попала сюда? Она подошла абсолютно бесшумно. Тем не менее в сумраке я четко различаю белое старомодное платьице с облегающим корсажем и широкой пышной, хотя и из плотной ткани, юбкой в сборку, доходящей ей до щиколоток.

«Здравствуй, — говорю я, — твоя мама дома?»

Девочка продолжает молча на меня смотреть. Сцена настолько нереальная, призрачная и ошеломляющая, что в этом окутанном очарованием пространстве, при странном голубоватом свете, звук собственного голоса кажется мне самому удивительно фальшивым и невероятным.

Поскольку мне остается лишь отважиться сказать еще несколько слов, я через силу произношу пошлую фразу:

«Твой братик упал».

Никто не отвечает и не откликается на мои слова, они падают в пустоту, словно ненужные бессмысленные предметы. И снова тишина. Неужели я что-то сказал? Мое тело постепенно холодеет, коченеет и замирает.