Йылмаз Гюней - Погубленные жизни

В то же время романам Йылмаза Гюнея присущи черты, отличающие их от близких по теме произведений других авторов. Писатель показывает личность в постоянном внутреннем развитии, делает своих героев более целеустремленными. Халиль и Эмине уходят в город, связывая надежды на избавление от рабской доли с работой на фабрике. Они вольются в ряды городского пролетариата — и это придает роману оптимистическое звучание. В фильме «Товарищ» Азем понимает, что сможет стать подлинным борцом за дело пролетариата, лишь до конца освободившись от мелкобуржуазных предрассудков. Даже обреченный на гибель Яшар Йылмаз, герой романа «Обвиняемый», думает о будущем — своей самоотверженностью он призывает товарищей к борьбе, к верности революционной идее. Стремление заглянуть в будущее характерно для каждого произведения Гюнея. В обыкновенном товариществе деревенской бедноты писатель усматривает ростки качественно новой солидарности. Всмотритесь в сцену петушиного боя в «Погубленных жизнях»: крестьяне и батраки отдают последние гроши, чтобы собрать необходимую сумму на заклад, потому что победа петуха, принадлежащего Арабу Сейфи, для них равнозначна их общей — пусть лишь символической — победе над угнетателем.

К проблемам, поднятым в романах «Погубленные жизни», «Размазня» и «Обвиняемый», Йылмаз Гюней возвращается в вышедшей в конце 1975 года книге «Моя тюремная камера», стремясь дать им более глубокое теоретическое осмысление. Турецкий журнал «Милитан» в рецензии на эту книгу подчеркивает, что она развенчивает миф о «безобразном короле» и знакомит читателя с размышлениями Гюнея о борьбе за раскрепощение личности и очищение сознания от рабских привычек, об установлении тесных связей между революционным художником и народными массами. Придавая огромное значение идейным позициям писателя и роли художественного творчества в революционной борьбе, Йылмаз Гюней пишет: «Пролетарское искусство нельзя считать просто вспомогательным элементом, находящимся вне борьбы пролетариата за власть; я рассматриваю его как неотделимую, живую часть этой борьбы. Пролетарским художником может быть лишь тот, кто находится в гуще этой борьбы и выполняет все обязанности, которые возлагает на него революция» [1] Цит. по: "Милитан", 1975, № 12, с. 49. .

К. Белова

У каждого есть город, о котором он тоскует, город, который он видит во сне. У меня тоже есть такой город. Это Адана. В Адане живут дорогие моему сердцу люди. Шюкрю Текбаш — один из них, ему я и посвящаю этот роман.

Пустынная дорога, залитая лунным светом, колючки чертополоха, устало раскачивающиеся под свою, им одним ведомую мелодию, голые хлопковые поля — все это вызывало в Халиле суеверный страх, рассеиваемый лишь назойливым скрипом колес арбы. И эта ночь бесконечного одиночества, простиравшегося от земли до самого неба, и эти поля, тянувшиеся насколько хватало глаз, а потом исчезавшие где-то в пустоте, напоминали страшную сказку, грустную, далекую песню. А скрип колес звучал прекрасной колыбельной, по которой Халиль так истосковался. Халиля пьянили запахи земли, листьев, трав и ласка легкого ветерка. Такое сияние и такие серебряные ночи бывают только здесь, в краю Юрегира. И в эту ночь, ночь бесконечного одиночества, все существа, даже те, о которых нам ничего не известно, расточают себя с удивительной щедростью. Подхваченное волной прохладного душистого ветра, дыхание Юрегира может долететь до самых дальних стран, найти затерявшееся на чужбине сердце и пробудить в нем воспоминания о прошлом. И это дыхание, едва коснувшись тоскующих струн души, острой болью отзовется в сознании, чтобы оживить осколки разбитых воспоминаний и оставить горький привкус. В конце концов, жизнь невозможна без прошлого, потому что нельзя измерить ее глубину, не зная горестей прошлого, грусти прошлого, радости прошлого. И поэтому на земле царит ночь, сладостная, как детская песня, как звучащая в этой песне надежда.

И хотя в долине Юрегира царит добрая ночь, одинаково добрая к человеку и лошади, к птице и быку, к небу и земле, Халиль, под тяжестью нахлынувших воспоминаний, особенно остро чувствует свое одиночество.

Как сквозь пелену тумана он видит свое детство. Длинной вереницей проплывают дни, сменяют друг друга картины далекого прошлого: смертельно раненный отец, будто пригвожденный к стене дома, едкий запах пороховой гари и тлеющего пыжа, дым, рассеивающийся в воздухе, и опять отец с кремневым ружьем в руке, медленно сползающий по стене на землю… Мать, растерянная, сразу постаревшая… Хриплый голос отца: «Меня убили, Эмино!» — и его глаза, глаза затравленного зверя, а на губах — улыбка, полная презрения к смерти. Друзья похоронили отца. Мать отрезала две пряди волос: одну положила отцу на грудь, другую привязала к шесту и воткнула шест рядом с камнем, по обычаю положенным на могилу.