Эдуард Пашнев - В году тринадцать месяцев

Она ринулась следом за внучкой, догнала ее уже на лестничной площадке второго этажа.

— Простудишься, балда! Вот балда.

Она схватила ее бережно в охапку, пронесла мимо Лели в спальню и там старательно закутала с ног до головы в пушистое одеяло.

— Не плачь, не плачь, моя хорошая. Леля пошутила.

— Нет, не пошутила. Она хотела голой меня выгнать на улицу. Она сказала: «Иди, иди».

— Ну, успокойся, успокойся.

— Она хотела голой меня выгнать на улицу.

Аллочка плакала навзрыд.

Урок не удался. Моя жена говорила правильные слова, но девочка их просто не слышала. Это были красивые речи человека, который только что разрушил, пусть и не своими руками, Глиммингенский замок.

Леля ушла из дома на Никитинской с тяжелым чувством утраты.

Взрослые любят говорить, что жизнь полосатая, как зебра: полоса белая, полоса черная. После того как Леля разрушила замок, жизнь Аллочки вступила в черную полосу.

В понедельник мама Рита дольше обычного задержалась на работе. Девочка до самой темноты просидела у окна, прислушиваясь к позвякиванию трамвая на соседней улице и к шагам на лестнице. Еще до того как мама Рита вставила ключ в замочную скважину, Алла была в коридоре. Дверь отворилась, мама Рита шагнула вперед, сгибаясь под тяжестью сумки с картошкой, и вдруг услышала замечание дочери:

— Явилась — не запылилась.

— Как ты встречаешь маму, — ужаснулась баба Валя.

— Как встречаю — так встречаю, — независимо ответила девочка.

Ей казалось, что она сказала очень красивое приветствие, складное: «Явилась — не запылилась». Но мама Рита выпрямилась и скучно проговорила:

— Марш в угол.

На другой день в присутствии гостей, которые ее называли Алонькой, Аллочкой, баба Валя попросила:

— Алка, подай мне ножницы.

И внучка ей вдруг ответила:

— Валька, бабка, не подам тебе ножницы.

Все пришли в ужас, а баба Валя обиделась, закрылась в кухне и не вышла оттуда, пока не выкурила подряд три папиросы.

Надо было что-то делать, что-то придумать, помочь девочке поскорее выбраться из черной полосы в белую. Я отправлся на Никитинскую. Алла встретила меня радостно, но глаза были печальные и плечи сутулые больше обычного.

— Ну, как дела? — бодро спросил я.

— Плохо.

Ответила и вздохнула.

— А что случилось?

— Вредничаю.

— И не можешь никак остановиться, да? Зачем ты вредничаешь?

Пожала плечами:

— Не знаю. Баба Валя говорит — «дух противоречия».

— Правильно, — осенило меня, — все дело в том, что в тебе живет Дух Противоречия, в то время, когда он должен жить в старой керосиновой лампе или в бутылке. Неси скорее бутылку.

— Зачем? — удивилась Аллочка. — Дядя Эй, зачем?

— Сейчас увидишь. Мы запрячем твой Дух Противоречия в бутылку и закроем пробкой. Ты же знаешь, что джины и духи живут в бутылках. Помнишь, мы в сказке читали?

Алла кивнула. Она помнила. Но то в сказке. Девочка с недоверием и страхом следила за тем, как баба Валя моет бутылку из-под апельсинового сока и как я подбираю к этой бутылке хорошую пробку.

— Неправда, дядя Эй, не запрячешь, — сказала моя племянница, но в голосе прозвучало сомнение.

— Говори сюда, — подставил я бутылку.

— Чего говорить? О чем?

— Что тебе подсказывает Дух Противоречия, то и говори.

Она склонилась над горлышком и, конфузясь и в то же время немножко побаиваясь того, что должно произойти, быстро повторила несколько раз:

— Вредничаю, вредничаю, вредничаю!

И тут я ловко, так что ни одно «вредничаю» не успело вылететь назад из бутылки, заткнул горлышко пробкой. От дыхания стенки бутылки запотели и стали матовыми.

— Видишь, Дух Противоречия там, — радостно показал я бутылку. — Теперь мы спрячем его в кладовку, и ты будешь всегда хорошей девочкой.

Алла с опаской подержала в руках бутылку. Никаких сомнений не оставалось — Дух Противоречия пойман и сидит на стенках бутылки, накрепко запечатанный пробкой.

Алла притихла, забралась с ногами в кресло и просидела в нем, вежливая, послушная, пока я не ушел.

Но, видимо, я плохо закрыл пробку. К вечеру Дух Противоречия снова оказался на свободе. Мама Рита не разрешила взять балерину с серванта, но руки сами так и тянулись к фарфоровой статуэтке.

— Куда ты полезла, — сказала мама Рита, — отнеси стул на место и не смей никогда брать балерину.

— А я хочу, — заявила дочь.

И, несмотря на запрещение, еще ближе пододвинула стул, взобралась на него и сняла балерину с серванта.