Джошуа Феррис: И не осталось никого

Мы благодарили друг друга. У нас это вошло в традицию — после каждого общения друг друга благодарить. Благодарность наша всегда была искренней и без тени иронии. Мы выражали благодарность за то, что все закончилось так быстро, и за то, что было затрачено столько усилий. Мы приходили на совещание, а когда оно завершалось, выражали благодарность организаторам за то, что они его организовали. Мы очень редко говорили что-нибудь отрицательное или нелестное по поводу совещаний. Мы знали, что почти все они в основном бессмысленны, и действительно каждое третье или четвертое не имело вообще никакой цели или задачи, но многие деловые встречи раскрывали какую-нибудь важную частность, а потому мы посещали их, после чего благодарили друг друга.

У Карен Ву всегда были для нас какие-нибудь новости, а потому мы всей душой ее ненавидели. Она начинала говорить, и в глазах у нас темнело от раздражения. Может быть, так оно и есть, иногда со страхом думали мы, возвращаясь с работы домой, может быть, мы, грубые и толстокожие, неспособны ни на какое сострадание и исполнены ненависти к людям только за то, что они наши близкие знакомые? Иногда нас посещали такие внезапные откровения, и нам казалось, что мы ох как далеки от идеала. Может быть, нам стоило уйти? Решило бы это проблему? Или наши качества были врожденными и потому обрекали нас оставаться злобными и нищими духом? Мы надеялись, что это не так.

Марсия Двайер прославилась отправкой е-мейла Женевьеве Латко-Девайн. Марсия после совещаний часто писала Женевьеве. «Работать с геморройными людьми — сплошной геморрой», — написала она в тот раз. Потом поставила точку и стала дожидаться ответа. Обычно, получив от Женевьевы ответ, она, вместо того чтобы писать ей еще (на что уходило чересчур много времени, ведь Марсия была художником, а не автором), сломя голову летела в кабинет Женевьевы, закрывала дверь, и две женщины заводили разговор. Единственное, что хоть как-то утешало в геморройном событии с участием геморройных людей, так это мысль, что потом можно будет все выложить Женевьеве, которая поймет тебя лучше, чем кто-либо другой. Марсия могла бы позвонить матери, и мать выслушала бы ее. Она могла бы позвонить одному из четырех братцев, и любой из этих качков был бы просто счастлив отлупить геморройного типа. Но они не поняли бы ее. Они бы ей посочувствовали, но это совсем другое дело. Одного кивка Женевьевы было достаточно — Марсия знала, что до той дошло. Все мы остро ощущали эту насущную для каждого необходимость — быть понятым. Но е-мейл Марсия получила не от Женевьевы. Е-мейл она получила от Джима Джеккерса. «Ты меня имеешь в виду?» — писал он. Амбер Людвиг написала: «Я не Женевьева». Бенни Шассбургер написал: «Ты случаем не обкурилась?» Том Мота написал: «Ха!» Марсия пришла в ужас. За две минуты она получила шестьдесят пять е-мейлов. Один пришел из отдела кадров с предупреждением об опасностях, которыми чревата рассылка частных е-мейлов. Джим написал во второй раз. «Не могла бы ты мне сказать: ты меня имела в виду? Марсия, это я — тот геморрой, о котором ты пишешь?»

Марсия готова была убить Джима, потому что иногда по утрам он, дошаркав до лифта, приветствовал нас словами: «Ну, мои ниггеры, что там у нас?» Он говорил иронически, в шутку, но у него это плохо получалось. Нас от этого едва не тошнило, особенно Марсию. И особенно если при этом присутствовал Ханк.

В те дни редко кто-то из нас со страшной скоростью катал кого-нибудь в кресле с колесиками. Большую часть времени заполняли долгие, очень долгие паузы, в которые мы, склонясь над столами, слышали лишь собственное сопение и корпели над порученными заданиями, забывая про все на свете. Такие паузы затягивались на вечность, но в конце концов Бенни, которому все это надоедало, приходил и, встав в дверях, говорил:

— Эй, что вы делаете?

Это мог быть любой из нас.

— Работаем, — таков был обычный ответ.

Услышав это, Бенни стучал своим дешевеньким перстеньком по двери и удалялся прочь.

Как мы ненавидели наши кружки для кофе, наши коврики для мышек, наши настольные часы, наши ежедневники, содержимое ящиков наших столов! Даже фотографии близких людей, приклеенные лентой к мониторам компьютеров для поддержки и поднятия настроения, превращались в докучливые напоминания о времени, отбываемом на службе. Но потом мы получали новый кабинет попросторнее, перетаскивали туда свое барахло и тогда начинали все любить снова, тогда мы напрягали извилины, соображая, что куда поставить, а в конце дня с удовольствием смотрели, как здорово старые вещи смотрятся в этом новом, улучшенном, важном пространстве. В эти минуты мы ни чуточки не сомневались, что приняли абсолютно правильные решения, хотя по большей части мы были мужчинами и женщинами, исполненными сомнений. Куда бы вы ни заглянули — в коридорах и туалетах, в кофе-баре и кафетерии, в холлах и принтерных комнатах повсюду были мы с нашими сомнениями.