Barbara Frischmuth - Мистификации Софи Зильбер

— Библиотека,— сказал Альпинокс, а когда Амариллис Лугоцвет стала удивленно озираться, словно что-то искала, он с улыбкой раздвинул занавеси из небеленого холста, закрывавшие одну из стен, не образованных скалой, но сливавшихся с нею по цвету.

— Вид книжных корешков отвлекает меня от размышлений,— пояснил Альпинокс, а его гостья тем временем старалась прочесть как можно больше названий, чтобы составить себе представление о характере Альпинокса. В одном ряду стояли «Ицзин» («Книга перемен») и основатели религиозных учений, в другом — философы чужан, правда, вид у этих книг был не слишком зачитанный. Взгляд ее то и дело натыкался на корешки без названий. Она не сомневалась, что под ними скрываются магические книги, и очень хотела бы знать, есть ли среди них те, что известны ей самой.

Альпинокс так поспешно задернул занавес, скрывавший книги, словно боялся, что она узнает слишком много.

— На этой стороне находится еще моя спальня,— сказал он, но комнаты ей не показал, и у нее возникло подозрение, что туда ведет невидимая ей потайная дверь в скале. Они опять прошли через мшисто-зеленую гостиную, а оттуда в зал, только теперь он показался ей гораздо больше. Посередине, между двумя изгибами лестницы, помещался огромный камин, и хотя сейчас в нем тлело всего несколько поленьев, зимой такая громадина наверняка могла обогреть весь замок. Только теперь Амариллис Лугоцвет заметила, что пол устлан сосновыми иголками, спрессованными в такую плотную массу, что ни одна из них не приклеилась к ее подошвам. Факелы были вставлены в укрепленные на стенах железные кольца, и в их свете некоторые древние трофеи выглядели особенно грозно.

— Прежде чем повести вас наверх,— начал Альпинокс,— я хотел бы еще показать вам комнаты по ту сторону камина...

В этот миг снаружи послышались голоса, кто-то звал кого-то, раздавался смех,— к замку подходили гости. Альпинокс досадливо пожал плечами.

— Вот видите, не дают мне побыть с вами наедине.

Двери вдруг распахнулись, словно по невидимому мановению, Макс-Фердинанд громко залаял, и гости небольшими группами стали входить в зал.

*

Зильбер. Серебро. Софи потрогала серебряное ожерелье, холодное и гладкое, не успевшее нагреться у нее на шее. И на нее нахлынули воспоминания.

Она немного прошлась вдоль озера, потом присела на скамью на его высоком берегу, над самой водой, пониже дороги, и, скользнув взглядом по синеве озерной глади, подняла их к синеве гор, проследила, на минуту приставила руку к глазам, чтобы полюбоваться необычайно пестрой бабочкой, но больше ее уже ничто не отвлекало, она сидела неподвижно, словно оцепенев, во власти своей дерзновенно всколыхнувшейся памяти.

Зильбер. Старый Зильбер. Серебряные виски. Вдруг он возник перед ней из тумана, окутавшего всю ее прежнюю жизнь, и вновь принял образ, некогда такой притягательный для нее. А теперь она только всюду таскает за собой, как амулет, его фамилию.

Добрый старый Зильбер. По-настоящему старым он никогда и не был, до самой смерти. В тот день, когда он впервые взял ее с собой на прогулку, на ней было батистовое платье в меленький цветочек со складками на груди, белые гольфы и черные туфли с ремешками. Она вновь ощутила во рту вкус водянистого фруктового мороженого, увидела пятно, которое посадила на свое единственное нарядное платье. Времена были тяжелые, только что кончилась война. И Зильбер,— он незадолго перед тем вернулся из эмиграции,— пытался носовым платком, смоченным теплой водой, смыть с ее платья это пятно.

День был такой же ясный, как нынче, солнце било ей прямо в глаза, и, не выдержав его ослепительного блеска, она опустила взгляд на воду, но в легкой .зыби яркие лучи играли еще злее, и тогда она невольно закрыла глаза, и из-под ресниц у нее выкатились две слезинки. Зильбер погладил ее по лицу, он хотел ее утешить, думал, она плачет из-за пятна, а она-то о нем совсем уже позабыла. Когда они вернулись домой,— Зильбер, как обычно, был приглашен к ним па обед,— он поцеловал ее матери руку и занял место за столом между нею и Софи, чтоб с соблюдением должных приличий насытиться пищей, которой, по сути дела, они были обязаны ему. С того самого дня, когда Зильбер впервые коснулся ее лица, и матери при этом не было, а значит, ласка предназначалась всецело ей и не имели целью задобрить эту женщину, бывшую ее матерью,— с того самого дня Софи стала искать телесной близости с ним, да с таким пылким желанием, которое не соответствовало ни ее, ни его возрасту.