Александр Лекаренко - Портрет художника

Вечером того же дня мама, сильно озадаченная ледяной отстраненностью Алеши, уехала домой.

Алеша проверил свои игрушки и убедился, что хрустальная женщина неизменно пребывает за запертой дверцей шкафа, а красный дракон, помеченный шрамами черной грязи, спокойно спит в своем стойле.

С этого вечера Алешина жизнь свернула на путь крови и грязи. Афро ушла, ничто не удерживало его на пути к солнцу - он погрузился в ночь и в холодную страсть ночи, отмеченную знаком луны.

Ночью он нашел на улице проститутку - нечистую и нетрезвую девку и вбивал ее в ковер рядом с кроватью, на которой любил Афро, а под утро вышвырнул вон с искусанной грудью и пачкой драхм в руке.

Он приобрел вкус к острым ночным похождениям и с удовольствием дрался из-за шлюх в кабаках, под кабаками и возле мусорных баков, на задних дворах кабаков. Он обнаружил в себе большие способности к этому делу, он полюбил смотреть в глаза избиваемых им людей и быстро научился поножовщине. Он забросил работу в университете, но возвращаясь домой в джинсах, заляпанных спермой и чужой кровью, в заляпанных чужой кровью сапогах, он становился к станку и продолжал с лихорадочной страстью писать свои картины - дерзкие, наглые, страстные, как будто написанные кровью, грязью и спермой - они шли нарасхват.

Больше никто не дарил ему свою кровь, и он не покупал кровь - ему понравилось брать ее силой, ему понравилось рвать зубами человеческую плоть. Он обрел глубочайшее презрение к людям, мужчинам и женщинам, которые визжали под молотом его силы и не были способны ни на что, кроме визга. Он лизал промежности грязных лахудр и хохотал в их распяленные жопы, ощущал себя центром вселенской шутки - богом, павшим в грязь ради собственного удовольствия. Он научился нюхать кокаин, кокаин сводил его с ума, он подходил к портрету Афро и, смеясь, мочился на картину, написанную любовью того, кто умер вместе с любовью.

Его благосостояние стремительно росло - грязным людишкам нравилось его творчество, рождаемое грязью, Аристидис удивленно качал головой, но не мог не признать очевидного - картины были талантливы. Деньги, однако, обслуживая его пороки, не приносили удовлетворения - их некуда было тратить. Он равно презирал я чистоту и грязь, в которой жил, его дом постепенно превращался в волчью берлогу, он почти не снимал грязных джинсов, сапог и черной майки, а когда снимал, то ходил по дому и по пляжу голым. У него не было машины, он пользовался одним и тем же мотоциклом, он ел всякую дрянь в забегаловках и, рыгая, жадно пожирал снедь на фуршетах, если его туда приглашали – хотя мог бы купить эти фуршеты вместе с устроителями. Он почти не интересовался продажей своих картин, его нагло обманывали, но он смеялся над наглецами – теперь он полагал, что любая живопись - дерьмо, он писал свои картины, как испражнялся и был уверен, что это он обманывает дураков.

Однажды, когда он стоял посреди зала "Арт-Артис”, развлекая посетителей своей персональной выставки скабрезными замечаниями и сломанной “молнией” на ширинке джинсов, к нему подошла молодая художница из Америки и, чеканно произнося греческие слова, попросила автограф - на фотографии его картины “Проклятие”.

Не раздумывая, он воспользовался своим положением мэтра, и вечером они пили шампанское в его студии, ощутимо воняющей мочой, перед завешенным тряпкой портретом Афро. Горели свечи, оставляя в тени чьи-то забытые в углу трусы и высвечивая кокаиновую пыль, рассыпанную на поцарапанном столе, девушка вела себя вполне раскованно и пила наравне с хозяином, вынимающим бутылки прямо из разорванного пальцами ящика, но когда он начал задирать ей юбку почему-то заартачилась. В раздражении он швырнул ее на продавленный диван, он был готов на все, но наступил на перевернутую бутылку и рухнул на пол - девушка вырвалась, оставлял в его руках клочья нижнего белья, и убежала. Не вставая с полу, он плюнул ей вслед и вынюхал со столешницы остатки кокаину, взгляд его упал на замызганный ковер, и губы растянулись в злорадной усмешке.

Той же ночью он предпринял вызывание на крови, воспользовавшись прокладкой, которую обронила беглянка и парой ее лобковых волос.

Она шла к нему через паутину улиц - к бледному пауку с пересохшими от жажды и похоти жвалами, ее руки были безвольно опущены, тени длинных ресниц падали на щеки, ее полные губы - приоткрыты, ее полная грудь - безоглядно открыта навстречу ночи, ее ноги двигались ритмично, ее шелковое платье скользило по холодным бедрам.