Анри Труайя: Крушение

Окинув присутствующих веселым взглядом, Александр ответил:

— Мой сын доставляет мне много хлопот.

Возникла неловкая пауза. Лицо Франсуазы побагровело.

— У вас есть сын?! — воскликнула пораженная Кароль.

Она в упор смотрела на Александра, прижимая к носу смятый платок. Поверх белого комочка были видны ее серые, подведенные карандашом глаза, выражавшие крайнее изумление. Филиппу стало ясно, что из всех присутствующих это явилось новостью только для него и жены. Не было сомнения, что Франсуаза уже давно ввела в курс дела брата и Даниэлу.

— У вас есть сын? — повторила Кароль. — Сколько же ему лет?

— Шестнадцать с половиной, — ответил Александр.

— Так много? Значит, он родился, когда вам было…

— Семнадцать.

Переведя дыхание, Кароль изобразила на лице светскую улыбку и пробормотала:

— Прелестно! И как его зовут?

— Николя.

— Где же он живет?

— У нас, — ответила Франсуаза с вызовом.

Со смешанным ощущением сочувствия и гнева Филипп перевел взгляд с дочери на зятя. В какую переделку она попала! А ведь Александр обязан был предупредить ее еще до свадьбы. Вероятно, он так и сделал, но она предпочла хранить все в тайне. Как могла она, его дочь, оказаться в столь сомнительной ситуации, согласившись взвалить на себя это бремя? Похоже, Франсуаза каким-то непостижимым образом притягивает к себе всевозможные неудачи, и ее жизнь теперь неразрывно связана с моральной и материальной нищетой. Впрочем, если ей нравится возиться с незаконнорожденными детьми, которых ее муж, должно быть, наплодил немало, то это ее право. Главное — как отреагирует Кароль. Хотя она-то, кажется, в восторге от своего открытия.

— Надо непременно привести его к нам, — продолжала Кароль.

— Да-да, — неопределенно отозвался Александр.

— Он похож на вас?

— Немного.

— Как это немного?! — возмутилась Франсуаза. — Николя — просто вылитый ты!

— А где его мать? — слегка прищурив глаза, поинтересовалась Кароль.

Франсуаза с достоинством ответила:

— Она умерла.

— Вообще-то, он малый что надо! — вмешался в разговор Даниэль: — Я виделся с ним всего два раза, но сразу почувствовал, что мы с ним сойдемся. Ведь очень важно, когда между людьми с первой встречи возникает контакт. И Жан-Марку он тоже понравился. А Жан-Марк у нас, вы знаете, совсем не прост в общении.

Филипп напрягся. Чего это ради Даниэль на каждом шагу поминает Жан-Марка? Странная причуда. А может, он делает это с умыслом? Неужели семейство уже в курсе, и за это надо благодарить Мадлен? Посмотрев на Даниэля и Дани, Филипп еще раз все взвесил. Нет, конечно, они пока ничего не знают. Их оставили в стороне от событий, ведь они еще слишком молоды, бедняжки. Где уж им понять! Пусть пребывают в мечтах и покое. После сыра Аньес сменила тарелки и подала десерт — мороженое с ананасами. Среди всеобщего оживления Кароль жалобно вздохнула:

— Ну как, вкусно? У меня нёбо словно деревянное, я ничего не ощущаю.

Она поднялась и вышла. Через минуту она вернулась в столовую, разворачивая на ходу большой носовой платок Филиппа. Ее лицо полностью исчезло в этом куске материи. Все застолье покатилось со смеху. Кароль возмутилась:

— Хотела бы я посмотреть на вас в такой ситуации!

Нос у нее был заложен, горло опухло, поэтому «т» она произносила, как «д». Даниэль передразнил ее: «Ходела бы я позмодредь на вас в дакой сидуации!»

Кароль чихнула. Филиппу захотелось сжать жену в объятиях, причинить ей боль. Почему даже когда Кароль болеет, она не может вести себя, как все? Ее насморк был необычайным событием, представлением, очередным поводом для того, чтобы соблазнять и удивлять. Жар разрумянил ей щеки. Губы были приоткрыты, она тяжело дышала. Без сомнения, присутствие за столом и участие в разговоре стоили ей немалых сил. Когда все опять перешли в гостиную выпить кофе, Кароль, почувствовав внезапную слабость, опустилась на ручку кресла и простонала:

— Нет, я так больше не могу, мне лучше лечь. Только вы обо мне не беспокойтесь и, пожалуйста, побудьте еще.

Она вновь надела дымчатые очки, обвела всех страдальческим взглядом и, помахав на прощание изящными и гибкими наманикюренными пальчиками, скрылась за дверью своей комнаты. В одно мгновение свет померк для Филиппа. Сын и дочь, с которыми он только что так радостно общался, тотчас превратились для него в докучливых посетителей. Слушая их, Филипп не мог скрыть охватившей его тоски. Как ему хотелось, чтобы они поскорее ушли! Казалось, его взгляд выпроваживает их за дверь. Франсуаза, заметив его досаду, проговорила: