Василий Ардаматский - Последний год

Царица прошла через свою спальню и по антресольной лестнице спустилась в кабинет мужа. Он сидел за столом, сжав голову ладонями, читал какой-то державный документ и не слышал, как появилась жена, — даже чуть отпрянул, увидев ее перед собой. Тяжело поднялся из кресла, улыбаясь и одергивая вздыбившийся на плечах китель:

— Ты возникла как тать, испугала меня…

— Прости, что помешала. Но знаешь, что я надумала? Почему бы тебе не устроить прием рабочих? Ты же однажды принимал даже купцов. Поговорил бы с ними по душам, как ты умеешь. Спросил бы у них — что они, в конце концов, хотят? Почему они все время устраивают беспорядки?

Царь задумался. Вспомнил недавно читанную записку екатеринбургского губернатора о том, как там на металлическом заводе чуть не возник бунт из-за системы штрафов, введенной на заводе администратором-немцем.

— Это мысль, моя милая, — тихо сказал он. — В самом деле, мы все время третируем этих людей, подозреваем их во всех смертных грехах, а они — и тут Гучков прав — снабжают фронт оружием и делают это все лучше. А кто ими повседневно занимается? Разве что полиция… — Тут Николай что-то вспомнил и лирическую сентенцию оборвал и долго молча и хмуро смотрел в пространство. Что он там видел? Не девятьсот ли пятый год? Не московское ли восстание рабочих, когда он не спал три ночи подряд и ему меняли грелки в ногах, чтобы прекратить озноб. Все не было тогда из Москвы вестей, справился ли с бунтом посланный им туда его Семеновский полк? — Я подумаю об этом, дорогая, — рассеянно сказал он. — Спасибо за мысль и за твои тревоги о государстве нашем.

Александра Федоровна, шурша длинным платьем, подошла к нему вплотную и положила руки ему на плечи, вздрогнув от прикосновения к холодным полковничьим погонам.

— Открытие Думы ты решил окончательно? — спросила она, глядя ему в глаза.

— Да. Все, буквально все, и даже Хвостов, советуют это сделать. Думу тоже нельзя только ругать, это вызывает там озлобление. Поэтому я решил сам присутствовать на ее открытии.

Ее руки соскользнули с его плеч.

— Боже… Ты полезешь в этот гадкий муравейник?! — тихо воскликнула она, тревожно глядя в его неуловимые глаза.

— Дорогая моя, это вызовет шок у думских крикунов, заткнет им глотки, они не посмеют…

— А если посмеют? — прервала его царица, ее возбужденные глаза расширились, заблестели.

— Успокойся, дорогая, закрыть Думу так же просто, как и открыть. А если они, не считаясь с моим шагом к примирению, начнут старое, тогда вся Россия будет приветствовать закрытие Думы. Понимаешь? — И без паузы спросил — Какая утренняя температура у Алексея?

— Нормальная, — бегло ответила она. — Ты говоришь, и Хвостов советует?

— И очень убедительно. Им вообще сейчас владеет идея, что государственная власть должна использовать каждый предлог для показа, что она служит обществу, а если мы не будем этого делать, откроется возможность действовать нашим противникам.

— Общество… общество… Я не понимаю, что такое общество, — раздраженно сказала она. — Но выходит, что ты собрался кокетничать с теми, кто нас всячески поносит. Между прочим, Григорий говорит, что Хвостов начал вилять.

— Что это значит — вилять? — спокойно спросил Николай.

— Ну… и нашим и вашим…

— А кто же это — вашим?

— Григорий не уточнял.

— Глупости, дорогая. Хвостов вилять просто не может… — Царь тихо рассмеялся. — Хоть он и Хвостов, а хвоста для виляния у него нет, вся его судьба до назначения министром располагает к вере ему, он наш, дорогая, весь наш со всеми потрохами, и к тому же на плечах у него хорошая голова, я в этом уже убедился… — Николай помолчал задумчиво и сказал — И вот именно ему я и передам твою мысль о приеме депутации рабочих, и я уверен, он сделает это наилучшим образом…

Каминные часы начали хрустально отзванивать одиннадцать часов. Царь по-детски отсчитал звонки.

— Извини меня, дорогая, я еще не успел дочитать документ, а в приемной уже сидит Штюрмер, которого я пригласил на одиннадцать. И это как раз по открытию Думы, надо обсудить его речь… — Николай взял со стола недочитанный им текст речи премьера.

— Ну как он? — спросила царица.

— Штюрмер? Пока могу сказать только, что он робеет перед собственной властью. Но это пройдет…

— Мне нравится, что он такой… импозантный… Царь промолчал…

Когда Александра Федоровна поднялась на антресоль и скрылась там за дверью, он взял со стола колокольчик, позвонил им отрывисто и опустился в кресло. В дверях бесшумно возник дежурный адъютант.