Франц Таурин: Каторжный завод

Но едва отошли на несколько шагов, чубатый сказал вполголоса с досадою:

— Загнали козулю барину!

Когда казаки, сопровождаемые старым урядником, скрылись в березняке, женщина быстро, одним движением, поднялась с земли и, высоко вскинув руки, проворно надела рубаху. На какой‑то миг мелькнуло розовато–белое тело, сильное и гибкое, длинные стройные ноги, кровоточащая ссадина па левом колене, и тут же все укрылось от его глаз белым полотном рубахи.

Подпоручику было и радостно, что она так доверчиво откровенна перед ним, и тут же кольнуло, что он как будто для нее и не мужчина.

— Я сейчас, барин, — сказала она, убежала за куст и очень скоро появилась снова, уже в ситцевом набивном сарафане, обутая в легонькие чирочки. Белый платок она перекинула через плечо и, прямо и спокойно глядя на подпоручика, стала заплетать свою толстую рыжую косу.

Теперь, в длинном сарафане, она казалась тоненькой и даже хрупкой. И лицо у нее было совсем юное, девчачье: небольшой прямой, слегка вздернутый нос, чуточку пухлые губы, высокий чистый лоб и только большие, широко расставленные глубокой синевы глаза уже утратили свойственное юности выражение безмятежной беззаботности.

— У тебя рана на ноге, надо перевязать, — сказал подпоручик и, ухватясь за левый рукав своей рубахи, хотел оторвать его.

Она удержала его руку.

— Что ты, барин! Как но слободке пойдешь? — и засмеялась. —У нас шкура крестьянская, заживет, как на собаке.

— Зачем так говоришь! — воскликнул подпоручик с упреком.

— Право, барин, — продолжала она, смеясь.

Прежде строгие темные ее глаза словно заискрились.

— Не зови меня барином, — попросил он.

— А как же? — и уже какие‑то лукавые нотки зазвучали в ее голосе.

— Алексеем меня звать.

— Ну, это не про меня, — серьезно, почти грустно, сказала она, и мгновенная перемена ее настроения снова и радостно, и тревожно кольнула его в сердце. — А величать как?

— Николаевичем. А тебя как звать?

— Настасья, — и снова с озорной усмешкой: — Настька–охотница.

За разговором она доплела косу, закинула ее за спину и повязалась белым платочком.

— А теперь Акулька! — сказала она все так же по–озорному и тут же совсем серьезно и тихо: — Спасибо тебе, Алексей Николаич! Хоть и барин ты, а духпа у тебя добрая.

Она еще раз поклонилась и быстро пошла.

— Настя! — взволнованно крикнул он вслед: — А где я тебя увижу?

— А надо ли?

— Надо! — Он подошел к ней и взял за руку.

Она молча смотрела ему в глаза, не отнимая руки.

— Завтра вечером, как солнце на гору сядет, сюда приду.

Осторожно высвободила свою руку из его горячей ладони и скрылась в березняке.

Настя пришла, как сказала.

Едва уходящее к закату солнце коснулось округлой вершины горы и стало краснеть и пухнуть, молодые березки расступились и пропустили на полянку Настю.

Подпоручик, сидевший под сосной, вскочил и пошел ей навстречу.

Настя возвращалась с охоты. Не видя лица, подпоручик и не узнал бы ее. На ней были юфтовые ичиги, юбка из крашеного холста я холщовый же короткий полукафтан–сибирка. Коса уложена корзинкой, голова повязана синим платком, узлом на затылке. За плечами длинное одноствольное ружье, в руке пара чирков, связанных за сизые лапки.

— Здравствуй, барии! Вот и я! — сказала Настя задорно. — Ну, кого будем делать?

Подпоручик сразу же под ее мешковатым нарядом увидел столь взволновавшее его вчера сильное и гибкое тело, и кровь ударила в голову.

«Эх! Взять бы тебя в охапку и… целовать, целовать, целовать…»

Но вместо того сказал только с упреком;

— Опять барином зовешь…

— Не буду… Алексей Николаич… Ох, и устала я. Как только ноги несут. Сяду‑ка я па твое местечко.

Опустилась на примятую хвою, где только что он сидел, протянула ноги в мокрых разбухших ичигах, откинулась назад, опираясь локтем на горбатое корневище. А ружье прислонила к стволу рядом, с правой руки.

— В ногах правды нет, Алексей Николаич.

Подпоручик сел возле нее, бережно взял за руку. Настя, не глядя на него, убрала руку.

— «Ну, почему я молчу? — с отчаянием думал подпоручик. — Столько хотел сказать… и вот, слов нет… Я смешон в ее глазах, и это хуже всего…»

— Ну и зачем ты меня ждал, Алексей Николаич? — с еле заметной усмешкой спросила Настя.

— Настенька! Я…

— Погодн! Все знаю, что скажешь… Только ни к чему это. Скучно тебе… пошалить захотелось. А я, Алексей Николаич, гордая. Хоть и простая девка заводская. И чтобы не было промеж нас недомолвки, прямо скажу. Вчера меня силой не взяли бы… живая не далась бы… И ты лаской не возьмешь. Вот и весь сказ.