Владислав Ляхницкий - Алые росы

Разве такое расскажешь Савве? До вечера ходишь чумной по чулану.

— Ваня, целуй!.. Торопись!..

Ворот разорвала, потому что воздуху мало. Откинулась. Ванюшка припал к груди, целует и слова говорит такие, что кружится голова, кружится лес, кружится все… И поет…

И тогда мелькнула надежда: сегодня она не придет.

— Ваня, целуй… — раскинула руки.

Пришла. Шершавое, мокрое мазнуло ее по щеке… по губам.

Сунула руку за пазуху — там нож припасен — и не нашла. И вчера не могла найти.

А росомаха уже обхватила Ксюшины плечи передними лапами и гнет ее как тростинку, как гнул и ломал Сысой. Смрадно дышит в лицо. Нет в тайге зверя шкодливее и пакостней росомахи. Только та, что в тайге, труслива и не очень сильна, а у этой лапы железные. Бельмо на глазу.

— Ваня… Ваня… — кричит что есть мочи Ксюша. — Ва-аня…

— А-а-а-а, — отвечает лес.

Росомаха крутит Ксюшины руки, срывает с нее одежды…

Разве таким сном поделишься с Саввой.

Давно день наступил, а до сих пор всю колотит, до сих пор ощущаются на лице, на шее, груди уколы колючих усов росомахи.

Все утро металась по чулану из угла в угол, как дикий зверь в клетке, и грезила наяву: открывается дверь… заходит Сысой… Она бросается на него и бьет его, бьет. По-том будь что будет… До хруста сжимала зубы и чудился крик Сысоя: «Больно… Пусти…» «А мне не больно было? Ты ж меня растоптал… В темном чулане сидеть, думаешь, сладко? Душу от боли рвет…»

Нестерпимо хотелось, чтобы Сысой вот прямо сейчас открыл дверь и зашел в чулан. От жгучей ненависти в теле такая сила, что хоть десять Сысоев входи — не удержат.

— Сон-то видела, Ксюшенька? — по-стариковски гнусавит дедушка Савва.

— Иди отсюдова прочь, старый… — и зажала в испуге ладонями рот.

С младенческих лет вбивалось в голову беспрекословное подчинение старшим. Где бы ни встретила знакомого, незнакомого, остановись, поклонись. Ругать станет, скажи: «Благодарствую за учение». Дядя Устин Симеона женить собирался и в город поехал пшеницы продать, да ночью на постоялом дворе у него хомутишко украли. Приехал домой и сразу же повинился. Слез дед с печи, взял в руки вожжи: «Ну-ка, Уська, становись на колени. Мало, видать, я тебя учил. А ну, подыми-ка рубаху…»

Смирив себя, Ксюша ответила тихо:

— Видела, дедушка, да позабыла.

— Незадача какая. Я нонче видел сон шибко хороший. Проснулся — аж на душе светло. А на вот, запамятовал. Полночи лежал, вспоминал и, хоть лопни, ни тинь-тили-тынь.

Каждую ночь Саввушка видит хорошие сны и каждое утро — «ни тинь-тили-тынь».

— Незадача, — вздыхает Саввушка, — и начинает рассказывать: что солнце сегодня встало красное-красное — к ветру это; что с гор медовым запахом тянет — к дождю; а пчела очень на взятку люта — не иначе к затяжному ненастью.

Тоскливо на пасеке одному, а тут живой человек, слушает, кажется, вроде беседует. И Ксюше становится легче. Посиди-ка неделю в темном чулане одна, так козлу будешь рада.

Сообщив про погоду, Савва непременно рассказывает о себе, о временах, когда был черноусым и стройным.

— Раньше ведь парни были не то, што теперь. Не ныли под окнами, а увидел, к примеру, девку, понравилась — леса иди в перепляс, реки разлейся озерами, а он своего добьется.

Так Саввушка вчера говорил, а сегодня иначе:

— Это нынче парень увидел девку — и сразу же к ней, бесстыжий. В наше-то время парень ходит да ходит под окнами. Высохнет весь, а имя ее боится промолвить. В нашем селе, к примеру, Анка была…

Вдали видны горы, Там, наверно, сейчас цветут огоньки. Или уже отцвели? Нет, на горных лугах, возле снега еще цветут. И незабудки цветут.

Арина рассказывала, будто не так давно жили на земле Вася и Маша. В ту пору многие звери, птицы и цветы не имели еще имен.

Красивые, ладные были Вася и Маша — какие только в песнях бывают. У нее коса русая до колен, а губы алые, сочные — малина не так красна, а глаза — весеннее небо, такие же голубые и такие ж бездонные.

Вася статен, силен…

И будто пошли они раз. по ягоды в лес. Далеко-далеко. Идут. Лес все гуще. Трава все выше. Большие темные птицы летают в вершинах огромных кедров.

— Вася, вернемся, боюсь, — шепчет Маша.

— Со мной-то? Да пусть хоть сам Змей Горыныч…

— С тобой ничего не боюсь…

— Го-го-го, — кричит Вася, а лес ему отвечает со всех сторон. И боязно Маше, и радостно. Вот он какой у нее бесстрашный и сильный, Вася.

— Маша, родимая, хочешь, я тебе зверя убью?

— Не надо. Пусть звери живут. Они живые красивей.