Казимеж Брандыс: Граждане

— Знаешь, пока я дожидался Дзялынца, я в тех местах случайно встретил старика Кузьнара… впрочем, какой же он старик? Работает там на строительстве поселка. У меня хорошая память: видел я его только один раз и то давно, и сразу узнал. Он производит впечатление нелюдима.

Моравецкий задумался, вспоминая разговор с Павлом Чижем, его чемодан и горящие глаза… Наверное, он уже успел добраться до Кузьнаров. И завтра начнет новую жизнь в столице.

Он встал и потянулся. Большими шагами заходил из угла в угол, обдумывая завтрашнюю беседу с учениками. А Кристина все сидела за столом и, подперев голову рукой, смотрела в одну точку. Годы не меняют человеческого лица, они только добавляют новые штрихи, как бы заполняя сетью новых дорог неисхоженные просторы молодости. Человек стареет, как земля, на которой время изрезывает поля и луга необходимыми путями сообщения. У Кристины было все то же лицо, скуластое, большеротое, с чуточку косым разрезом широко расставленных глаз. В первые годы брака Моравецкий называл ее «калмыцкой Дианой». Время шло, и на ее лице все прибавлялись морщинки, но он не замечал их, так как они с женой никогда не разлучались, разве только на день-другой. Годы изменили и его так же незаметно. Изо дня в день каждый из супругов смотрел в изменившееся лицо другого, не открывая в нем никаких перемен.

«Лес большой, но он помещичий. Богатой землей владеет горожанин. А бедная земля, та — моя, и я ее люблю. Но после того, как я здорово потружусь над ней, большая часть урожая идет на уплату податей».

«Хорошо сделал Юзек Вейс, что вставил это в свой реферат», — подумал Моравецкий, удовлетворенно улыбаясь. Это была цитата из жалобы крестьян, с которой они обратились некогда к Генеральным штатам. Несколько недель тому назад он привел эти слова на уроке в одиннадцатом классе. «Ох, опять мне, конечно, скажут, что я не придерживаюсь программы».

У него уже вертелись в голове всякие поправки, замечания, которые надо будет сделать Вейсу. Или… Да, это идея: надо предложить Стефану Свенцкому подготовить содоклад. Если только эти восемьдесят килограммов эрудиции изволят согласиться и найдут для этого время.

Потирая руки, Моравецкий прошел из кухни в комнату. На письменном столе уже горела лампа. Он сел, раскрыл блокнот, взял перо… Но застрял на первой же строчке: его томило бессознательное неприятное ощущение — как будто в комнате что-то было не на месте. Он поднял голову, оглядел мебель. Нет, ничего. Может, здесь душно, комната не проветрена?

Из квартиры наверху доносился громкий говор, потом зашумела вода в трубах. Взгляд Моравецкого вдруг остановился на стеклянной пепельнице. Он отложил перо и нагнулся к ней. Взял пепельницу в руки, поднес ближе к глазам. В ней лежала пустая ампула с отбитым кончиком и клочок ваты. Моравецкий долго разглядывал то и другое. Наверху включили радио, донесся голос диктора.

Когда он, вернувшись в кухню, сел около Кристины, ему в первую секунду страшно было задать вопрос — он как будто боялся услышать собственный голос. Сидел, уронив руки на колени, и пробовал собраться с мыслями.

— А ты так и не сказала мне, куда ходила после службы, — начал он тихим голосом.

— Да так, по всяким делам. Ничего интересного.

— Встретилась с кем-нибудь?

— Нет. У меня не бывает интересных встреч, это твоя специальность, Ежи.

— Что-то ты сегодня со мной неласкова, — сказал он с вымученной улыбкой.

Кристина прикрыла ладонью обе его руки.

— Не говори глупостей, профессор. Иди, работай.

Но какую-то долю секунды Моравецкому казалось, будто Кристина ждет, чтобы он первый заговорил.

— Я нашел в пепельнице ампулу, — услышал он вдруг собственный голос.

Кристина повела плечами.

— Ах, я забыла ее выбросить. Извини.

— Дело не в том… Ты себе что-то впрыскивала?

— Ну, так что же? Во время восстания я делала больше двадцати впрыскиваний в день. Наловчилась.

Моравецкий сжал челюсти, проглотил слюну.

— Зачем тебе понадобилось впрыскивание?

— Я в последнее время плохо себя чувствую. Ничего страшного, простое переутомление.

— А ты у врача была?

— Была. У Стейна.

— У Марцелия? — шопотом переспросил Моравецкий.

— Да. Я пошла к Стейну, потому что знала — он денег не возьмет. У нас до первого осталось всего около ста злотых. А жен своих друзей врачи лечат бесплатно.

Кристина пробовала усмехнуться, но от Моравецкого не укрылось, что нижняя губа ее не слушается.

— Что же сказал Марцелий?