Сергей Герман: Обреченность

Краснов держался с мучительным достоинством. Он как бы стал меньше и суше от пережитых потрясений. Уголки сухого старческого рта были трагически опущены, пергаментная, иссеченная морщинами кожа лица- бледна. Серебристо поблескивал бобрик седых волос.

На распахнутой шинели Шкуро — русские генеральские погоны. На груди пестрели орденские ленточки. Два часа назад при передаче его советской стороне, генерал Шкуро сорвал с груди британский рыцарский орден и швырнул его на землю перед английским офицером.

Андрей Шкуро стоял у машины, облокотившись на нее рукой. Около него стоял советский военный корреспондент, в круглых очках. Разговор шел о гражданской войне. Андрей Шкуро говорил громко, не снижая голоса.

— ...Под Касторной? Как же! Помню! Рубил я вас, краснюков в собачье крошево и там!

В трех шагах от них стоял майор из армейского отдела СМЕРШ. Он смерил Шкуро взглядом.

— Закончить разговоры! Конвой, увести арестованных.

Шкуро повернулся к нему лицом.

— Когда говорите с генералом, подобает встать смирно и взять под козырек.

Майор улыбнулся, послал ему ненавидящий взгляд:

— Я учту это!

Шкуро побагровел и резким фальцетом выкрикнул:

— Передайте своему начальству, чтобы оно научило вас субординации.

Майор лапнул кобуру.

— Иди, иди падла. Я и не таких как ты в землю вгонял.

Шкуро попробовал что-то ответить.

— Иди, сука!

Кивком головы майор подозвал к себе лейтенанта:

— Ты смотри в оба глаза за Шкуро. Буйный! Как бы не сотворил чего. Головой отвечаешь.

Когда генералов повели через цех в особое помещение, они прошли очень близко от казаков. Узнав земляков, Шкуро обреченно махнул рукой:

— Эх, хлопцы, хлопцы! Говорил я вам не отдавайте винтовки, а то... вырежут на хер!

Краснов обернулся к казакам:

— Прощайте, станичники! Храни вас Бог! Простите, если кого когда обидел, — и, пошел тяжело опираясь на палку.

Генералов под усиленной охраной разместили в комнатах, отдельно от казаков. В течение почти всей ночи генерал Шкуро стремительно метался по комнате, прикуривая одну папиросу от другой. Коричневые от табака пальцы дрожали.

Он захлебывался кашлем, хрипел и безостановочно балагурил с советскими офицерами, заходившими в комнату. С прибаутками и матерками Шкуро рассказывал о гражданской войне. Полковник из политотдела армии пробовал ему возражать, но Шкуро не лез за словом в карман:

— Драл я вас, красных конников, так, что пух и перья летели! При этих словах остальные офицеры смущенно улыбались, оглядываясь по сторонам.

Он шутил, но в глазах плескалась бездонная, огромной силы тоска, от которой делалось не по себе...

Генерал Краснов опустошенный трагическими событиями последних дней, одиноко сидел в углу комнаты: беспомощный, непохожий на себя, не знающий, что делать и как распорядиться самим собою. Сухие пальцы сжимали трость.

Вечером 30 мая 1945 года Петра Николаевича Краснова и еще двенадцать казачьих генералов погрузили в накрытые тентом грузовики. Усатый старшина передернул затвор автомата.

— Ну что? Поехали, предатели! Если хоть одна блядь ворохнется и попытается бежать, патронов не пожалею. Вперед!

* * *

Генералов доставили в тюрьму Граца. На следующий день всех перевезли в Баден под Веной, в контрразведку «Смерш». Всех прошмонали.

— Раздеться догола! Поднять руки! — Привычные к такой процедуры офицеры НКВД не стеснялись. - Наклониться! Раздвинуть ягодицы! Присесть на корточки! — Сфотографировали, сняли отпечатки пальцев. Переодели в какую то одежду с чужого плеча. Объявили, что все они временно задержаны на территории советских войск до выяснения личности.

Ранним утром 4 июня 1945 г. на пассажирском самолете «Дуглас» генералы Петр Николаевич Краснов, Андрей Григорьевич Шкуро и другие были доставлены в Москву, на Лубянку.

Генерала Краснова вели по коридору — длинному, полутемному, с низким потолком, с металлическими дверями по обе стороны.

На Петре Николаевиче были одеты суконная солдатская гимнастерка без погон

и длинные серые брюки. На голове серебрился ежик волос Он был чисто

выбрит, усы по-прежнему закручены стрелками.

Стены коридора, когда то давно покрашенные бурой краской с облупились. Сквозь краску проглядывали заплатки серой стены.

Болела перебитая во время Луцкого прорыва в далеком 1916 году нога. Прихрамывая генерал шагал по бетонному полу, выложенным темно-зеленым кафелем. На полу зияли заплатки от выпавшей плитки и, замазанные цементным раствором.